— Что теперь? — спросила я. Дальше идти было некуда. И насколько я могла судить, здесь не было других скрытых пещер или туннелей.
— Помнишь наше первое путешествие сюда? — спросил Джеймс, беря меня за руку. Его теплая ладонь превосходила в размерах мою. Я посмотрела на Аву, чтобы понять, заметила ли она этот жест, но девушка пялилась на стену пещеры.
Я не успела даже забеспокоиться о том, что земля снова ушла из-под ног. Джеймс без предупреждения вошел в скалу и потащил меня за собой. Я инстинктивно закрыла глаза и приготовилась к удару, ожидая резкой боли, когда лоб ударится об острый край камня, но в действительности почувствовала лишь слабый ветер в волосах.
— Что за… — я открыла глаза и у меня отвисла челюсть. Мы больше не находились в Подземном мире. Вместо него мы оказались в пышном саду, верхушки деревьев которого касались ярко-синих небес. Нас окружали экзотические цветы, которые при нашем появлении развернулись в нашу сторону.
— Добро пожаловать в Подземный мир, — сказал Джеймс. — Или ту его часть, где остаются души. Пойдемте.
Он повел меня по пыльной дороге, а позади шла Ава, которая, на удивление, не вымолвила и слова, несмотря на царившие вокруг чудеса. Увидев гигантскую растительность, я не могла скрыть свое благоговение. Я будто попала в сказку, или упала в кроличью нору.
— Что это за место? — поинтересовалась я. — Так выглядит весь Подземный мир?
— Нет, — ответил Джеймс. — Смотри.
Он указал через листву деревьев на девушку, которая раскачивалась взад-вперед на веревке из виноградных лоз. Ее длинные волосы развевались, а кожа от солнца приобрела медный оттенок. В пещере солнце заменяли кристаллы.
— Кто она? — прошептала я. — Это Персефона?
Ава фыркнула, и я бросила на нее неодобрительный взгляд.
— Если бы, — сказал Джеймс с оттенком веселья. — Только шестерка и королева Генри могут путешествовать сюда, а так как ты еще не научилась этому, то нас ждет экскурсия. Эта девушка — причина всего, что мы сейчас видим. Генри однажды приводил тебя в Подземное царство, да?
Я кивнула. Он сделал это, чтобы утешить меня, и показать, что с мамой все будет в порядке после того, как рак победит, и она умрет. В тот момент я не знала о бессмертии своей мамы, а было бы неплохо.
— Центральный парк, — вспомнила я. — Вот куда я бы попала после смерти. Летом мы ходили туда с мамой каждый вечер.
— Так мило, — сказала Ава, беря меня за руку. — А моим раем стал бы Париж. Могу прожить там тысячелетие и даже не надоест.
Мы обе ждали ответа Джеймса, но вместо этого он смотрел на девушку. — Это — ее рай. Поскольку мы бессмертны, Подземный мир подстраивается под ближайшую к нам смертную душу. В данном случае под эту девушку. Куда бы она ни пошла, это то, что она будет видеть, но как только мы подойдем достаточно близко к кому-то другому — всё изменится.
Я смотрела, как девушка качалась на веревке, подставив лицо солнечным лучам, и улыбалась. Она выглядела счастливой. Я хотела чувствовать то же счастье. — Она одна? Все души здесь одни?
Джеймс жестом указал нам следовать за ним. — А Генри не… — он умолк и поморщился. Мне хотелось ответить: «Нет, Генри не рассказал мне». — По-разному. Некоторые люди хотят видеть здесь своих любимых, другие нет. Иногда они решают провести половину времени в одиночестве, а другую половину — с родными. Не существует четко установленных правил. Человек живет в том загробном мире, в который верил при жизни, или, по крайней мере, в том, которого, по его мнению, он заслуживает.
О, вот оно что. А если возникают какие-то вопросы или противоречия, то их решает Генри. — Это он объяснил, — ответила я. — Некоторые люди действительно проводят остаток вечности в одиночестве?
Такой исход был для меня вовсе не райским. Ава крепче схватилась за мою руку, и я сжала ее в ответ.
— Тебе нужно забыть о своих ожиданиях, — сказал Джеймс, пока мы шли мимо огромной плачущей ивы цвета сладкой ваты. — Все люди разные. Иногда важна еще и религия человека, а иногда нет. Генри тебе всё объяснит.
Только если мы вернемся в целости.
Я знала, что происходило с обычными людьми после смерти, но если до этого дойдет — если моей смерти хватит, чтобы убедить Каллиопу подчинить Кроноса до его побега — то что случится со мной, с учетом моей бессмертности? Я знала, что исчезну, но что это значило? Я верила в жизнь после смерти еще до того, как встретила Генри и узнала правду. Эта вера поддерживала меня в здравом уме в течение многих лет, которые я провела, наблюдая, как умирает моя мать, и зная, что увижу ее снова, когда всё закончится и для меня. Однако сейчас эта вера испарилась.
Я так погрузилась в свои мысли, что не заметила, как небеса снова потемнели. Солнце сменилось стенами пещеры, но в ней не было кристаллов, освещающих путь.
Мы стояли на берегу огненного озера. Возле моих ног вспыхнуло пламя, и пока я поспешно отступала назад, идя по черному песку, Джеймс и Ава стали рассматривать пламя, будто оно было лишь небольшим неудобством.
Я вдруг услышала, как по всей пещере эхом раздались чьи-то крики.
В них чувствовалась такая агония, что я ощутила ее каждой клеточкой своего тела. Мужчина кричал на неизвестном мне языке, и ужаснувшись, я пыталась разглядеть его через полыхающий огонь.
Он висел на цепях, которые уходили вверх и исчезали где-то под потолком. Нижняя часть его тела находилась в озере, а лицо искажала ужасная гримаса боли. Кожа прожигалась до кости, а потом падала в огонь, однако после этого на том же месте сразу появлялась новая плоть.
Он беспощадно сгорал заживо снова и снова. Его измученные крики раз за разом эхом отдавались по пещере, и погружались в мою память, без возможности забыть. Я не могла отвести взгляд, или игнорировать возрастающее желание что-то сделать.
— Мы должны помочь ему, — сказала я, но Ава удерживала меня на месте. Я пыталась высвободиться, но подбежал Джеймс и взял меня за другую руку.
— И как ты собираешься это сделать? — спросил он. — Пойти туда и сгореть заживо?
— Я не могу умереть, — ответила я сквозь сжатые зубы, пока пыталась высвободить руки. — Не забыл?
— Это не причина подвергать себя боли, — возразил Джеймс. — Твое тело пока еще не забыло о смертных чувствах. Сделаешь шаг — возможно не почувствуешь боли, но сделаешь пять — и
