Рассказав это, Первухин замолчал, ожидая реакции государя на свои слова, при этом нервно теребя полу своей гимнастерки. А я, внутренне матеря себя, думал, что вот опять вылез наружу Мишка из XXI века. При этом все тараканы в моей голове вылезли из своих щелей и аплодировали стоя на все мои тупые действия и слова. Если прямо сказать, хотелось громко выругать себя матом. Чтобы не сорваться, я выпроводил денщика из купе и только потом дал себе волю. Но, правда, матерился шепотом.
Успокоил меня стакан чая. Когда его выпил, в голове начали копошиться хоть какие-то мысли с зачатками логики. Вся мыслительная деятельность сосредоточилась на реконструкции вчерашних ночных действий и дум великого князя. Восстановление воспоминаний о вчерашней ночи строилось на факте, что я куда-то еду, и на рассказе денщика. Первухин упомянул Бердичев, а в этом городе дислоцировался штаб Юго-Западного фронта. Значит, с императором я договорился, что мне нужно явиться туда. Сразу же вспомнился приказ, который подписал Николай II, о передислокации сводного полка 2-го кавалерийского корпуса в Петроград. Мне нужно было вручить его командующему Юго-Западного фронта генералу Брусилову лично в руки. И дать ему пояснение, почему ставка в такое напряженное время изымает у него целый полк. Чтобы проверить истинность этого воспоминания, я взял портфель, так и оставленный мной после вчерашнего у стола. Там действительно, в бумажной папке, лежал приказ, подписанный Николаем II. Я задумался, и не над тем, что происходило ночью, а над тем, каким образом я буду обосновывать приказ, ослабляющий 2-й кавалерийский корпус. Ничего умного в голову не приходило. Тогда мне пришло в голову ничего не обосновывать, а заявить, что взамен сводного полка ставка усиливает Юго-Западный фронт мощнейшим шестиорудийным бронепоездом. Возглас внутреннего голоса, что это же плановое усиление фронта, я проигнорировал. Может быть, это и плановая акция, и Брусилов знал об этом заранее, но он же не ведает мыслей императора. Может быть, тот и хотел, усилив Юго-Западный фронт бронепоездом, изъять у него кавалерийский полк.
Разобравшись с тем, куда еду и как буду себя вести в штабе Юго-Западного фронта, я начал вспоминать, с каким же генералом поехал к бронепоезду. Несомненно, это должен быть весьма высокопоставленный человек, который имел право направить бронепоезд на определенный участок фронта. Кто же это был? Наверняка это был не Алексеев, с ним бы я в любой степени подпития не смог бы прощаться столь фамильярно – взмахом руки и словом «пока». Мои усилия не пропали даром, я вспомнил генерала, которого мне представил Николай II. Именно с ним я вышел из кабинета императора. Это был дежурный генерал при Верховном главнокомандующем – Кондзеровский. Уф… я с облегчением вздохнул, решив эту шараду. Теперь, можно сказать, вспомнил все значимые моменты вчерашнего вечера. Можно и делом заняться – а дело было одно, написать шифрованное письмо Кацу. Мы с ним договорились, что я обязательно отпишусь после того, как встречусь с Николаем II. Вот этим делом я и занялся, предварительно приказав Первухину принести еще чаю.
Мое занятие заняло довольно много времени, но хотя я и боялся, что не успею все написать и зашифровать до того, как мы доберемся до Бердичева, но реальность дала это сделать. Мы все ехали и ехали, вернее больше стояли на каких-то полустанках, чем двигались. Не зря Родзянко ругал железные дороги, движение было организовано безобразно. Я тоже к вечеру начал про себя материть железнодорожное начальство. Прапорщик Хватов, давно вернувшийся из штабного вагона бронепоезда, когда докладывал мне, сказал, что штабс-капитан не может даже приблизительно ответить, когда мы прибудем в Бердичев. Плюнув на это мучительное ожидание, я, перекусив тем, что припас Первухин, опять завалился спать.
Когда проснулся, мы еще ехали, а на улице между тем уже начинало светлеть. Когда пошел умываться, мы остановились на каком-то перегоне. Завтракал уже под стук колес. А когда потребовал у Первухина подать еще чаю, бронепоезд опять встал вблизи какой-то станции. Тут я уже не выдержал, не дождавшись денщика с чаем, вскочил и быстрым шагом направился в тамбур. Решил узнать у собравшихся невдалеке от железнодорожной насыпи зевак, рассматривающих бронепоезд, какая это станция и далеко ли до Бердичева. Рядом с вагоном находилась ватага пацанов. Конечно, сомнительно было, что они знают, как далеко находится Бердичев, но я все равно решил их спросить. Выбираться из вагона и идти к стоящим в отдалении взрослым людям совершенно не хотелось. Вот я и крикнул ребятам, чтобы они подошли поближе, а когда подошли, я удивился тому, что они сказали. Оказывается, это была окраина Бердичева, а штаб находится в двух верстах от этого места у реки Гнилопять. Все знали пацаны, за это и получили гривенник, который я кинул самому старшему мальчишке. Это послужило как бы сигналом машинисту, и бронепоезд тронулся. А я направился в свое купе – нужно было облачаться в форму и готовиться к встрече с командующим Юго-Западным фронтом генералом Брусиловым.
После того как переоделся в полевую генеральскую форму, еще раз решил просмотреть материалы, собранные на Брусилова, в бундовской папке, которая уже не раз помогала выбрать линию поведения при встрече с самыми крупными деятелями этого времени. По крайней мере, позволяла не выглядеть полным профаном и поддерживать разговор на интересующую людей тему. На Брусилова материалов у бундовцев было очень мало, видно собирались материалы еще до того, как он стал широко известным. И, пожалуй, самым популярным генералом Российской империи.
Вот что было написано о командующем Юго-Западного фронта – характер у генерала Брусилова непростой. Он очень прям и суров в оценках, часто обижает коллег резкими отзывами и суждениями. Педантичен и требует от других предельной точности и конкретности. Мягкость и деликатность к его достоинствам не относятся. Брусилов не стесняется докладывать о просчетах своих прямых командиров вышестоящему начальству, за что многие генералы его считают интриганом и карьеристом. С начальством, в особенности из монаршей семьи, он учтив, по
