Томас Велдон тоже говорит, что лейтенант обречен. Но что, если и он, и гном ошибаются? Да, Тейвил так и не пришел в себя, но ведь и горячки нет. С виду кажется, что Ричард просто-напросто крепко спит.
Манрок устроился на камне чуть в стороне. Вождь уселся там с начала обряда упокоения. Какое-то время он тоже молился; наверное, своим богам. Теперь молчит. Морок не похож на себя: смерть всех его воинов — и даже худшее, чем смерть, для некоторых из них — сломали что-то внутри орка. Я надеялся, что ненадолго.
Между орком и эльфом сидит огсбургец, его руки заведены за спину и связаны, во рту кляп. Еще не решили, что с ним делать, точнее — как именно его прикончить. Генрих фон Геринген не жилец, и мы, то есть я, гном, эльф и Рой, отложили его казнь на завтра — негоже проливать кровь, когда звучит молитва. Правда, монаха мы не спросили, однако вряд ли Томас Велдон будет возражать, а если и станет, то судьба имперца все одно не изменится. Орк за полковника тоже не попросит. Когда Рой спросил Манрока, вождь отмахнулся и сказал, что ему все равно.
Но правильно ли терять Дар Герингена? Я снова задался этим вопросом. Нет, верно рассудили, что доверять ему нельзя. Нельзя вернуть ему оружие, да и просто тащить за собой — тоже не вариант. Рано или поздно, но у имперца обязательно появится шанс свести с нами счеты, прежде всего со мной.
Еды и питья полковнику не давали, и он прекрасно понимал, что это означает. Держится, негодяй, слабину не показывает. Сидит с видом, что так и надо — быть связанным. Молодец, горделивого презрения у него не отнять. Да шут с ним!
Я один у границы, отделяющей наш поредевший отряд от мрака ночного Аннон Гвендаре. Все остальные позади, в семи шагах от борозды на песке. С приходом ночи похолодало, потянуло легким морозцем. Я глубоко втянул в себя свежий воздух и выдохнул паром. Порыв ветра проник до костей. Я поежился, кутаясь в плащ, и замер.
Рядом как будто послышался голос. Не разобрать, что именно, но я точно услышал чью-то речь, и она звучала из темноты по ту сторону охранного круга. Помня, что ни в коем случае нельзя высовываться за черту, я подался вперед, к невидимой стене, вслушиваясь в темноту, и столкнулся с чужим лицом. Оно появилось прямо перед моими глазами.
— Проклятье!
Отшатнувшись, я выхватил бракемарт. У границы круга стоял призрак. Белая полупрозрачная фигура в растрепанных одеждах. Эльфийская девочка-подросток, ее ладонь скользит по незримой преграде, отделяющей наш круг от ночи и Аннон Гвендаре.
Мое сердце бешено колотилось. Я оглянулся — все вскочили на ноги, даже отец Томас. Вновь громко зазвучала молитва Велдона:
— Матерь Божья! К Тебе взываем, изгнанные чада из рая. Заступница наша!..
Я отступил на два шага; не нравится, что призрак может дотянуться до меня рукой.
— Она не зайдет внутрь круга, — уверенно заявил гном.
Почем ему знать? Я снова посмотрел на призрака. Он растворялся в темноте, теряя очертания прямо на глазах. Два удара сердца — и предо мной пустота.
Призрака больше нет, а эльфийский город ожил. Со всех сторон послышались голоса на незнакомом языке — мужские, женские, детские; а еще смех и чьи-то гневные окрики. Жутко различать голоса умерших давным-давно, гомон мертвых голосов воспринимался очень гнетуще.
Во мгле появлялись и исчезали призраки. Они спешили куда-то или просто стояли, что-то несли либо мастерили. Только белые фигуры, в руках нет утвари, а вокруг нет обстановки. Полупрозрачные фантомы показывали живым эпизоды из прошлого, возникая из воздуха на несколько мгновений. Где только позволяла видеть ночь — всюду они.
Духи почти не обращали на нас внимания. Только те, кто оказывался у линии на песке, вдруг оборачивались и застывали, уставившись внутрь охранного круга. Муторно рядом с призраками; я вспоминал дьявола всякий раз, когда они оборачивали ко мне свои лица с пустыми глазницами.
— Гард, — позвал гном, — лучше не дразнить голодные души. Давай к нам!
— Дразнить? — Я последовал совету Барамуда и убрался от края.
Гном кивнул.
— В прежние времена, на войне, некоторые перворожденные накладывали проклятие на собственную бессмертную душу, — заговорил Барамуд. — Дабы не могла обрести покой, пока не отнимет жизнь у врага. Эльфы называли это черное колдовство Проклятием голодных душ.
Я глянул на эльфа. Крик спрятал ножи и, вздернув подбородок, слушал хозяина. Бесстрастное лицо снова не выражало эмоций.
— Не слыхал о таком, — фыркнул Рой.
— Так посмотри вокруг — и все сам увидишь, — многозначительно произнес Барамуд. — Проклятие голодных душ слетало с уст умирающих эльфов редко, не каждый сможет рискнуть собственным посмертным покоем. Да и давно прошли те века. Но в Аннон Гвендаре этим колдовством охвачен весь город. Голодные души ищут врагов каждую ночь.
— Кто их враги?
— Вы, — ответил мне гном, — люди. Орки тоже, старые враги как-никак. Поэтому не позволяй призракам учуять себя. Сиди тут и не приближайся к границе круга. Не дразни их.
Молитва смолкла. Откинув капюшон, инквизитор задумчивым взглядом изучал мелькание белых фантомов за пределами черты. Зря церковник замолчал!
— Святой отец, — гном почтительно обратился к монаху, — только ваша молитва сдерживает мертвых на границе круга.
— Ты уверен, следопыт?
Барамуд кивнул и погладил свою пышную бороду. В темноте не углядишь, но мне отчего-то подумалось, что гном кривит рот в насмешке. Инквизитор смерил взглядом Барамуда и направился к линии на песке, обронив через плечо:
— Никогда ранее не думал, что и ты можешь взывать к Господу нашему.
Томас Велдон тоже чувствовал фальшь в словах Барамуда.
— Только охранный круг, молитва и заступничество Двуединого Бога убережет нас, — теперь уже с неприкрытой издевкой произнес гном.
А эльф откровенно улыбается! Я тихо выругался. Что нашло на гнома и его чертова эльфа!
Рядом раздалось едва слышное бормотание толстяка:
— Гном слишком много на себя берет и слишком много знает для хитросделанного следопыта!
В самом деле, осведомленность бородача настораживает. Непростые и темные личности эти Барамуд
