Выйдя из участка, я сразу же отправилась к себе, а уже дома, с головой забравшись под одеяло, зажмурилась и попыталась решить, как же мне быть. Вариантов виделось лишь два.
Первый. Сделать вид, что ничего не было, и просто игнорировать попытки Рика обсудить произошедшее, если таковые вообще будут.
Второй. Самой поднять эту тему, чтобы раз и навсегда расставить точки над «i». Но как это сделать? Сказать ему о настоящих причинах? В мужчинах я разбиралась не очень хорошо. Да и где бы я могла этому научиться? В приюте для девочек или в училище, где из мужиков было три преподавателя, да и тем в обед сто лет исполнилось? Был, конечно, еще и Доминик, отличная иллюстрация к стихотворению классика про опыт, который «сын ошибок трудных». В общем, как я и сказала, в мужчинах и мотивах их поступков я разбиралась слабо, но даже этого хватило, чтобы осознать: перспектива стать заменой бывшему / орудием мести /попыткой сбить возможный контакт – нужное подчеркнуть – мало кому понравится. И вряд ли Рик будет исключением из правил. Поэтому что нам остается? Правильно. Соврать о причинах, побудивших меня отдаться мужику после пары часов знакомства.
Но, увы, более-менее адекватная причина, как назло, не придумывалась. Так что, прокрутившись без сна часа два или три, отбросила жалкие попытки найти выход из ситуации, выбралась из-под одеяла и, схватив с тумбочки пульт от телевизора, включила Восьмой канал, по которому сегодня обещали показать одну из любимых мною старых комедий. Примерно к середине фильма я все же отрубилась, а в себя пришла, когда за окнами уже основательно стемнело.
По телевизору шли вечерние новости. Голова после продолжительного дневного сна гудела. Я поднялась с постели, приняла душ, доела остатки вчерашнего ужина, надела джинсы, майку и теплый свитер, после чего устроилась перед электронным табло будильника и принялась ждать.
Стук в дверь раздался без трех минут два. Я сунула ноги в демисезонные кроссовки, сдернула с вешалки куртку и вышла в коридор. Рик тоже был в джинсах и свитере, и даже куртки у нас были из одной спортивной коллекции, только у меня был женский вариант, темно-синий с зелеными вставками, а у него мужской, но той же расцветки.
– Привет, готова? – он растянул губы в приветливой улыбке.
Нахмурившись, кивнула.
У Рика был коричневый четырехдверный пикап, который он припарковал в трех метрах от крыльца малосемейки, где обитали восемьдесят процентов всего нашего участка. Интересно, капитан тоже обитает под этой гостеприимной крышей или успел обзавестись собственным жильем?
– У меня полдома в Свободе, – проговорил он, открывая дверцу машины. – Приходится тратиться на бензин и учитывать утренние пробки, но лучше так, чем стены из картона и жизнь у всех на виду.
Я с видимым равнодушием пожала плечами, села на пассажирское сиденье и, пока Рик обходил машину, чтобы занять место водителя, пристегнулась.
– Нам долго ехать?
– Ты же слышала, к рассвету как раз успеем. А что?
– Разбуди минут за десять до прибытия, – буркнула, потирая глаза. Ай да я! Ай да молодец! Нашла-таки способ оттянуть выяснение отношений.
– Как скажешь, – ответил Рик, а я отвернулась к окну, донельзя раздраженная его покладистостью и тем, как сильно она меня задела. Должна ведь радоваться, что он не требует объяснений и не пытается свести разговор к тому, что случилось в поезде чуть больше двух недель назад! Тогда почему так неприятно колет в груди, и откуда эта беспричинная злость?
Какое-то время мы ехали в абсолютной тишине, нарушаемой лишь равномерным рокотом мотора. Я смотрела в окно. Перевал был небольшим городком, в котором кроме гостиниц, многочисленных туристических магазинчиков и ресторанов по большому счету больше ничего и не было. Небольшой район, в котором жили так называемые местные, как раз по нему мы сейчас и ехали, заселялся «сезонниками», и до наступления настоящих холодов их дома пустовали. Я без особого любопытства рассматривала пятиэтажные здания, стоявшие по обе стороны от плохо освещенной дороги, и размышляла о том, что если сейчас, когда Перевал переживает так называемые несезонные месяцы, здесь столько туристов, то что начнется ближе к осени, когда откроют лыжные трассы на склонах и разрешат подъемы на Пик Дьявола?
За окном мелькнул синий прямоугольник с перечеркнутой надписью «Перевал», и машина сразу же вильнула к обочине.
– Что происходит? – вслух удивилась я, забыв о том, что по легенде вроде как должна спать.
– Мы больше не на Перевале.
– И что это значит?
– Вообще-то ничего, – ответил, отстегивая оба ремня безопасности, – но дело принципа. Понимаешь?
– Нет, – оторопело пробормотала, а в следующее мгновение он перетянул меня к себе на колени и яростно поцеловал.
Одной секунды хватило, чтобы вспомнить все то безумие, что произошло между нами в поезде, да не просто так, а в самых непристойных подробностях. Боже, кому я вру? Я ни на миг о них не забывала. Еще секунду потратила на то, что бы осознать – Рик тоже все помнит. Мало того, однозначно планирует обновить воспоминания. И – о, боже! – как же я хотела ему это позволить! Вот прямо всем своим предательским телом хотела, как никого и никогда в жизни, но вместо того чтобы выбросить белый флаг и поддаться немного агрессивным, но весьма убедительным доводам Рика в пользу этого «обновления», я уперлась двумя руками в его плечи и попыталась отстраниться.
– Кошка, у меня от тебя крышу рвет, – признался он, уткнувшись носом мне за ухо.
– Мне говорили, – я так надеялась, что Рик не заметит позорной хрипоты в моем голосе, но он, конечно же, заметил и, тихонечко рыкнув, прикусил мочку моего правого уха, – говорили… что у вас на Перевале неуставные отношения не в чести.
Дернулась, вырываясь из его объятий, и вернулась на свое место, так толком и не определившись, радоваться или злиться из-за того, что Рик позволил это сделать.
– Мы не на Перевале, – искушающе мурлыкнул он и, поймав мою руку, поцеловал кончики пальцев. – А во-вторых, сладкая моя, неуставные отношения к связи Гончей и Охотника не имеют вообще никакого отношения. Ты разве не знала?
И посмотрел пронзительно, жадно, словно ждал от меня какой-то реакции. Какой?
Эти слова отрезвили получше ведра ледяной воды. Я выдернула руку и вжалась в спинку сиденья, испытывая невероятное, ни с чем не сравнимое разочарование. Боже, клянусь, в
