+Даже если не сможем повлиять на его исход?+ уточнил советник.
+А кто сказал, что мне это не удастся?+
+Некоторые назвали бы подобное заявление само-уверенным.+
+Тогда позволь спросить у тебя кое-что,+ передал Алый Король. +Представь, что ты в одиночку охранял берега Просперо, когда пришли Волки. Как бы ты поступил? Отошел бы в сторону, опустил бы руки, зная, что никак не изменишь исход вторжения?+
+Нет, я сражался бы.+
+Вот почему я не бездействую. Пусть мы осуждены, пусть наши имена и деяния останутся очерненными, пока не угаснут звезды, но, поверь, Утизаар, в любых поступках я руководствовался честью. Да, и гордостью, но неизменно…+
Магнус умолк, и Амон почувствовал дрожь, разошедшуюся от примарха по варпу. Эфирные твари тоже ощутили ее и впились в путников голодными глазами.
+Мой господин, что-то не так?+
Образ Циклопа замерцал, его пылающие крылья потускнели и угасли. Из затухающего огня возникло прежнее физическое обличье примарха. Исчез Алый Король, увиденный советником на вершине Обсидиановой Башни; создание перед Амоном было тенью того могучего воина-монарха. Цена их вояжа по имматериуму оказалась гораздо выше, чем опасался легионер.
Великий Океан таил в себе много опасностей, включая искусы, манящие путников удаляться от тел на небезопасное расстояние. Магнус и Амон, словно послушники в первом полете, недопустимо углубились в варп, пока искали нужный им мир.
Враждебные сущности во тьме подняли головы, учуяв нежданную возможность для атаки, и собрались вокруг странников, будто стервятники у свежего трупа.
+Балек?+ нерешительно, с легким беспокойством спросил примарх. +Балек Утизаар, это ты? Твоя аура как-то… изменилась.+
+Нет, мой господин, это Амон.+
+Амон из Корвидов? Зачем ты здесь? Я вызывал к себе Балека.+
Советник задержался с ответом, увидев, что по биополю Магнуса, словно яд, расползается жуткая неуверенность. Она вытекала наружу, образуя бурлящие вздутия и завихрения в эфире — первые признаки надвигающейся бури.
+Балека тут нет, мой господин,+ передал воин. +Он… он мертв.+
+Мертв? С чего ты взял? Балек жив, вот только утром я беседовал с ним в Отражающих пещерах.+
+Нет, мой господин,+ повторил легионер. Вид растерянного отца причинял ему страдание, как от удара ножом в сердце. Полная беспомощность Амона перед коварной, неуловимой болезнью примарха давила на воина сокрушительно тяжким грузом. +Не беседовали.+
Колебания расколотой души Магнуса распространялись по варпу, как кровь, пролившаяся в воду. Амон давно подозревал, что в имматериуме деградация раздробленной личности Циклопа усилится, но предполагал, что ради надежды на восстановление ее цельности стоит рискнуть.
+Да нет же, беседовал,+ возразил примарх. +Я… Это ты, Амон?+
+Верно, мой господин.+ Легионер прослезился, заметив в ауре отца страх. +Нам нужно вернуться в Обсидиановую Башню.+
+Обсидиановую Башню? Не знаю такого места,+ отрезал Магнус. +Ты говоришь загадками, Амон. Во имя Императора, объясни мне, почему Утизаар не пришел!+
Воин просто не мог открыть Циклопу правду о том, какая судьба постигла Балека Утизаара. Амон не хотел ранить отца напоминанием о том, что сам примарх своими чарами убил телепата Атенейцев, когда тот проник в его мысли. Подобная истина разрушила бы Магнуса, и хищные твари варпа безжалостно пожрали бы их обоих.
+Мы возвращаемся на Просперо,+ объявил Циклоп. +И там я разберусь, почему ты лжешь мне, Амон.+
+Мой господин, я не лгу. И на Просперо нам не вернуться.+
+Почему же?+
Легионер понял, что придется отвечать правдиво, и существа во мраке обнажили имматериальные клыки, словно заточили ножи.
+Просперо больше нет. Волки сожгли его дотла.+
Магнус словно бы взорвался горем — по всем направлениям от него понесся выброс простейшей эмоции, усиленной невообразимо могучим чувством вины и тяжким бременем знания. Эмпиреи вспыхнули, и миллионы смертных в десятках тысяч миров увидели кошмарные сны.
Эфирный огонь опалил тонкое тело Амона, и воин закричал, чувствуя, как страхи и тайны примарха выжигают клейма на его душе. Броня легионера рассыпалась пеплом, оставив его обличье из света ужасающе беззащитным. Взмыв к высшим Исчислениям, разум советника инстинктивно поднял ментальные щиты и перекрыл мучительным ощущениям доступ к вопящему сознанию.
Как только Амон подавил боль, его варп-взор пронзил завесу псионического пожара, разожженного Магнусом.
Алый Король исчез.
Легионер остался один.
И создания из тьмы набросились на него.
В Камити-Соне воцарилось нечто вроде спокойствия. Битва закончилась, шел подсчет потерь. Йасу Нагасена одиноко стоял в развалинах главной галереи камер, среди обугленных трупов заключенных. Вораксы рыскали по залу, добивая тех узников, в которых еще теплилась жизнь. Смрад горящей плоти окутывал агента плотным саваном.
Вероломные Астартес бежали, оседлав чудовищную богомашину. Никто не знал, где они скрываются: поднявшаяся ведьмовская буря не позволила сразу же погнаться за ними. Сейчас «Урсараксы» под началом Аракса прочесывали верхние уровни тюрьмы в поисках багряных колдунов.
Нагасена подошел к телу первого человека, убитого им сегодня, и, заворчав от жгучей боли в боку, опустился на колени, словно верующий в храме, готовый пасть ниц перед своим богом. Кожу над треснувшими ребрами покрывали кровоподтеки, но агент выжил, и такие травмы казались ему мелочью.
Когда прекрасный мечник с лицом примарха Фулгрима презрительно сбросил Нагасену с галереи, один из «Урсараксов» перехватил его в полете и опустил на землю.
Йасу выжил, но Сёдзики погибла.
Агент поднял ее: клинок заканчивался ровным изломом на расстоянии ладони от круглой гарды. Поднеся оружие к губам, Нагасена поцеловал блестящую сталь, повернул рукоять и всадил сломанный меч в мертвеца.
— Тебя зовут Сёдзики, что означает «честность», — произнес Йасу, кланяясь вертикально стоящему клинку. — Ты была моей добродетелью и моим бременем. Ты спасала мне душу и жизнь, и за это я благодарю тебя.
Сложив руки перед собой, Нагасена умолк и прислушался: в зале трещало пламя, догорали трупы арестантов.
— До того как обрести тебя, я был глупцом и бахвалом, человеком дурного нрава и скверных привычек. Но, когда мастер Нагамицу соединил нас, живущая в тебе праведность стала частью меня. С тех пор я не изрекал лжи и не позорил твоего имени.
Подняв голову, Йасу тихо запел на ритмичном языке родного края:
Сломанный меч, упокойся же здесь, По рукоять во враге сокрушенном. Новый клинок мои ножны примут, Ты же взирай на закатное солнце, Серп, заостренный для жатвы смертной. Тут отдыхай и ржавей ты без грусти, Быстрый, как молния, меч мой верный, Что возвышал и свергал государей, Сроднившись с рукою моей недостойной. Прощай же навеки, носитель истины!Закончив петь, Нагасена почувствовал, что утратил еще одну частицу души,
