— Здравия желаю вашему благородию! — поприветствовал его Дмитрий.
— Охотник, — поднял на него глаза офицер. — Чего тебе?
— Господин поручик, разрешите отлучиться в лазарет?
— Зачем?
— Навестить рядового Шматова.
— А, это тот, кого ты раненого нашел?
— Так точно.
— Хорошо, только недолго.
— Слушаюсь!
— Подожди, — поручик, будто спохватившись, остановил собиравшегося уходить Будищева и пристально, словно не узнавая, вгляделся ему в глаза. — Верно ли, что это ты подстрелил Азиза-пашу?
— Так точно!
— И полковника Тинькова спас?
— Так точно!
— Да не кричи ты, — поморщился поручик, — отвечай по-человечески.
— Было такое.
— И пленного для генерала Тихменева ты раздобыл?
— Я, ваше благородие, только не один, а вместе с Федькой Шматовым.
— Черт знает что такое! — непонятно на что выругался поручик и махнул рукой, ступай, мол.
Размышлять, что все это значит, у Будищева времени не было, так что он как можно быстрее отправился к лазарету. Добравшись до места, он остановился и принялся разглядывать снующих туда-сюда санитаров и вскоре нашел того, кого искал. Нескладный солдат, ростом немногим выше Федькиного, пытался наколоть щепу для растопки, но руки у него дрожали, и топор все время соскальзывал в сторону. Причина тремора была крупными буквами написана на его необезображенном интеллектом лице — санитар явно мучился с похмелья.
— Онищенко, ты скоро? — раздался чей-то голос из палатки. — Инструменты кипятить надо!
— Давай помогу, браток, — улыбнувшись, предложил ему Дмитрий.
— Помоги, сделай милость, — не стал отказываться тот, — а то руки что-то не слушаются.
— Болеешь, поди? — усмехнулся Будищев, берясь за топор.
— Инх… инф… инхлюэнца[53] у меня, вот! — с умным видом отвечал ему санитар. — Тут, брат, лазарет, от заразы не спрячешься.
— Ну, это болезнь не опасная, ее легко вылечить.
— Да что ты понимаешь! — взвился оскорбленный в лучших чувствах медработник. — Тут, может, ученые люди, не тебе чета, разобраться не могут, а ты… ты…
— Точно тебе говорю, — не смутился Дмитрий, — у меня, кстати, где-то было лекарство, хочешь попробовать?
Сняв с пояса флягу, сделанную еще во время стоянки в Бердичеве, он энергично встряхнул ее содержимое и, открыв пробку, понюхал. Нос Онищенко тут же пришел в движение, в глазах родилось понимание, и низший служитель Гиппократа неуверенно протянул руку.
— Нукася…
Взяв в руки протянутую ему бутыль, санитар неуверенно приложил горлышко к губам, и живительная влага факельным шествием прошла по ссохшемуся горлу. Впрочем, насладиться в полной мере Будищев ему не дал, тут же отобрав емкость.
— Помогло? — насмешливо спросил он солдата.
— Спаси тебя Христос, — закивал тот, — вроде попустило!
— Ну, вот и хорошо, а теперь бери растопку и неси, а то заругают!
Онищенко, вздохнув, взялся за щепу, но тут же охнул и схватился за сердце.
— Ох!
— Что случилось?
— Ох, худо мне, инх… инхлюэнца проклятая, дай-ка еще снадобья своего, сделай милость…
— Это можно, — сочувственно глядя ему в глаза, покивал Дмитрий, — у меня этого гуталину просто завались!
— Какого гуталину? — испугался санитар.
— Виноградного, — охотно пояснил ему Будищев, — только вот, если хочешь еще получить, надо кое-что сделать.
— Чего сделать? — недоверчиво спросил Онищенко, но вожделенная фляга была совсем рядом, и измученный похмельем нестроевой, не имея сил сопротивляться, покорно выслушал, что ему прошептал Будищев.
— Хорошо, сделаю, — отвечал тот, уяснив, что от него требуется, — подожди малость.
— А что это ты, братец, тут делаешь? — раздался за спиной Дмитрия чей-то голос.
Обернувшись, солдат увидел старшего полкового врача Гиршовского и вытянулся во фрунт.
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие!
— Здравствуй, — кивнул ему доктор, — так, что?
— Зашел проведать раненого товарища!
— И, очевидно, у Онищенко ты спрашивал, как его найти?
— Так точно!
— Ну-ну, и как же зовут твоего товарища, из какой он роты?
— Рядовой охотничьей команды Шматов, ваше высокоблагородие!
— Погоди-ка, это ведь ты его с поля боя принес?
— Так точно!
— Значит, ты и есть тот солдат, который все делает крайне ловко. И стреляет, и накладывает перевязки, и добывает разные интересные вещи во время поисков. Не так ли?
— О чем это вы?
— Не тушуйся, братец, — улыбнулся Гиршовский, — просто твой командир никогда прежде не проявлял ни малейшей практичности, ни тем паче меркантильности, так что догадаться, что он лишь посредник, причем не из лучших, было совсем не трудно.
— Не понимаю, — сделал морду кирпичом Дмитрий.
— Это бывает, — покачал головой врач, — просто Линдфорс еще какое-то время побудет в лазарете, а если тебе попадется какая-нибудь интересная вещица… ты ведь знаешь, где меня найти?
— Знаю.
— Ну, вот и чудненько, кстати, а приятеля тебе повидать не удастся, всех тяжелораненых обозом отправили в госпиталь.
— Когда?
— Еще вчера. Тебе разве Онищенко не сказал?
— Нет…
— Зря ты с ним связался, совершенно пустой человек. Давеча украл изрядную бутыль спирта и весь выпил, мерзавец эдакий! Давно бы его под суд отдал, да жалко.
Подосадовав, что не удалось увидеться с Федькой, Дмитрий дождался расхитителя медицинского имущества, принесшего ему увесистый сверток гипса и целый ворох бинтов в придачу.
— Держи, — протянул он Онищенко бутыль.
— Благодарствую, — отвечал тот, блаженно улыбаясь, — если чего понадобится, так только скажи, меня тут каждая собака знает.
Получив материал для изготовления формы, Будищев взялся за дело, и вскоре пулелейка была почти готова. Нужно было дождаться лишь, когда гипс затвердеет, и можно будет заливать в нее свинец.
В это время в расположении полка появилось несколько не то болгар, не то цыган. Местные и раньше приходили, особенно если нуждались в помощи или хотели что-нибудь продать, но эти оказались музыкантами. Их было трое: седой старик, игравший на странном подобии скрипки, которую он, однако, упирал не в плечо, а в бок, мальчишка с бубном и молодая простоволосая девушка, певшая под их аккомпанемент.
У солдат обычно мало развлечений, поэтому все свободные
