Встав к картечнице, он принялся быстро вращать винты наводки, поднимая стволы вверх, затем, вытащив из кепи перышко и внимательно посмотрев на него, прикинул поправку на ветер. Легонько крутнув рукоять, сделал пару выстрелов и, поняв, что прицел взят верно, дал длинную, во весь магазин, очередь по приближающейся турецкой цепи.
— Смотрите, штабс-капитан, — доверительно шепнул жандарму прапорщик. — Ручаюсь, такого вам прежде видеть не доводилось!
И действительно, ударивший по османской пехоте свинцовый ливень прошелся по ее рядам, будто серп по стеблям спелой пшеницы. Аскеры падали один за другим, устилая своими телами каменистую землю, но продолжали двигаться вперед. К одинокой митральезе тут же присоединились залпы нежинцев и болховцев, и скоро русские позиции стали покрываться клубами порохового дыма. Будищев же, не дожидаясь, пока митральезу перезарядят, перешел к другой и принялся наводить ее. Закончив с установкой прицела, он вдруг вызверился на штатных наводчиков:
— Эй вы, олухи царя небесного, я что, один воевать должен?
На этот раз по наступающим врагам ударили сразу две картечницы, и под их огнем турки сначала остановились, а потом подались назад. В этот момент к всеобщему веселью присоединились пушки, и среди османов начали рваться снаряды. Это для османов оказалось уже чересчур, и они, сообразив, что противник куда сильнее, чем они рассчитывали, бросились отходить к Констанце. Увидев, что те отступают, русская кавалерия снова заняла места в седлах и начала преследование.
— Спасибо, братец, — с чувством поблагодарил все еще стоящего у картечницы Будищева Самойлович, — век не забуду!
— Рад стараться, ваше благородие, — вытянулся в ответ унтер и, хитро усмехнувшись, добавил: — Спасибо многовато, а вот рублей десять было бы в самый раз!
— А по сопатке? — беззлобно усмехнулся в ответ прапорщик, уже привыкший к его шуткам.
— Вот так всегда, — сокрушенно вздохнул Дмитрий под смешки артиллеристов, — как в бой — так братец, как из боя — так по сопатке!
В этот момент прискакал адъютант Тинькова и, не спешиваясь, прокричал:
— Полковник выражает артиллеристам свое полнейшее удовольствие!
— Рады стараться! — нестройно откликнулись неготовые к похвале солдаты, но посланец, не слушая их, уже развернулся и поскакал назад.
Все это время Вельбицкий с интересом наблюдал за происходящим, не делая, однако, попытки вмешиваться. Но после похвалы полковника он неожиданно вытащил из-за пазухи бумажник и, вынув из него трехрублевый билет, протянул его Дмитрию.
— Красненькую многовато, однако стреляешь ты и впрямь отменно, так что не побрезгуй — прими!
— Покорнейше благодарим, ваше благородие! — строго по уставу отвечал тот ему и что-то негромко добавил, отчего жандарм искренне рассмеялся.
Когда унтер ушел, изнывающий от любопытства прапорщик тихонько спросил у штабс-капитана:
— Прошу прощения за таковую неделикатность, но… что он вам сказал, когда вы дали ему денег?
Вельбицкий на мгновение принял официальный вид и строго посмотрел на Самойловича, будто тот предложил ему нечто неприличное. Но затем ухмыльнулся и доверительно прошептал:
— Этот стервец сказал, что его высокоблагородие господин полковник в таком возрасте, что за полнейшее удовольствие следует никак не менее четвертного! Каково?
Услышав ответ, Самойлович так расхохотался, что едва не свалился с лошади, а Вельбицкий с удовольствием к нему присоединился.
Бой, однако, был еще не закончен. Турецкая пехота, несмотря ни на что, отходила в полном порядке, ожесточенно огрызаясь на попытки русской кавалерии атаковать ее. Артиллерия же, рискуя попасть по своим, более не могла оказывать казакам и гусарам поддержки. Поэтому Тиньков, оставив с пушками и картечницами команду подпоручика Линдфорса, с остальными ротами перешел Соленик вброд и продолжил наступление.
— Ну, что вы так долго? — крикнул Будищеву стоящий на берегу Самойлович.
— Быстро только кошки родят, — пробурчал тот в ответ, ощупывая длинной палкой дно.
— Не слышу!
— Кажется, есть, — выдохнул тот и устало побрел к берегу.
— Пройдут пушки?
— Должны.
— Замерз?
— Да как бы не май месяц!
— Налил бы тебе водки, чтобы согреться, но, увы, нету!
В ответ на это Дмитрий только покачал головой и, отцепив от пояса жестяную флягу, сделал изрядный глоток. В воздухе отчетливо запахло спиртом, а унтер демонстративно закрутил крышку и вернул фляжку на место.
— Вам, вашбродь, не предлагаю, вы за рулем.
— Что?! — выпучил глаза Самойлович.
— Верхом, говорю, — поправился Будищев. — Лошади отчего-то страшно не любят запах ракии. Будет жаль, если ваша брыкаться начнет.
— С чего это она брыкаться начнет? — удивился прапорщик, но вдруг его обычно смирный конь потянулся к унтеру, как будто пытаясь укусить.
— Вот видите, — невозмутимо заявил тот, немедленно отскочив. — Так хватанула бы, зараза!
Самойлович в ответ только посмеялся и, легонько поведя поводьями, отъехал к готовым к движению упряжкам картечниц.
— Трогай!
Повинуясь его приказу, ездовые хлестнули лошадей и начали переправу. Животные не особо охотно пошли в холодную воду, однако одни солдаты тянули их за поводья, другие подталкивали митральезы и зарядные ящики, так что скоро взвод Самойловича оказался на другой стороне. Затем наступила очередь пушек, и вслед за митральезами через Соленик двинулись упряжки четырехфунтовок. Они были куда тяжелее, но тем не менее общими усилиями и их удалось перетащить через водную преграду, после чего можно было двигаться дальше.
— Ну что, разложили костер? — спросил у солдат, замерзший и злой как черт Будищев.
— Так точно, — испуганно ответил один из них и боязливо глянул за плечо грозному унтеру.
Дмитрий оглянулся и увидел сидящего на коне Линдфорса, лицо которого не предвещало ничего доброго.
— Приказ был артиллерии выступать немедленно! — не терпящим возражения тоном заявил он.
— Так точно! — рявкнул в ответ Будищев, преданно поедая начальство глазами.
— И никакие задержки недопустимы, — чуть менее уверенным голосом продолжил тот.
— Негодую вместе с вашим благородием!
— Да, черт возьми, — разозлился подпоручик, — в чем дело? Изволь наконец объяснить!
— Ваше благородие, — вздохнул Дмитрий, — ведь октябрь месяц, а мы этот проклятый ручей вдоль и поперек облазили. Дозвольте хоть немного обсушиться?
— Все промокли, — неуверенно возразил Линдфорс, форсировавший реку верхом и ухитрившийся так поджать ноги, что не замочил даже сапог.
