— Плохие? Но, Мильвио, отчего же сразу плохие?!
Его глаза были как холодные изумруды:
— Потому что мы можем. Это в человеческой природе — совершать дурные поступки, обретая власть над другими. Пока твой новый дар юн, он будет проверять тебя. Как пес проверяет неопытного хозяина. Как волк проверяет своего вожака, и ищет слабину. Поддашься, и он станет главнее, чем ты. Победит твою природу. Заставит оступиться, и это может привести тебя вон туда. — Мильвио кивнул на ряды ступенчатых пирамидок, тянущихся до самого горизонта, где угадывались очертания утесов. — А если не тебя, то сотни людей, что могут оказаться на твоем пути.
Шерон, подумав над его словами, спросила через несколько дней:
— Значит ли, что некроманты прошлого теряли разум?
— Как асторэ, не способные справиться со своим даром? Нет. Ты не сойдешь с ума… — Он вздохнул и неожиданно признался: — Знаешь, я многое забыл из того, чего не стоило забывать. Когда твоя жизнь столь длинна, события смазываются, теряются, а истина не кажется такой уж очевидной. Просто… ты можешь стать иной, потому что общение с мертвыми, помощь от них… меняют. И то, что раньше ты считала правильным, можно с легкостью отбросить, словно ненужный якорь. Шаг. Еще шаг. И еще. Каждый раз немного в сторону от той морали, к которой привык, ведь ты думаешь, что ничего плохого не случится, все будет по-прежнему — и не успеешь оглянуться, как сойдешь слишком далеко со своей дороги и окажешься…
Треттинец вновь указал на кладбище.
— Среди мертвых. Ты должна помнить о них всегда для того, чтобы остаться собой.
Она поднялась из постели и встала у окна, глядя на могилы, частично занесенные песком, с ненавистью:
— Ты сражался с подобными мне? В прошлой жизни?
— Случалось. Они не были опасны, если выступали против нас один на один, но во время сражений… порой перетягивали победу на свою сторону, просто подняв мертвых солдат и снова бросив их в бой… В битве у Мокрого Камня некроманты едва не опрокинули нас. Почему ты спросила?
— Не хочу становиться такой.
— Значит, не станешь.
— Твоя вера в меня сильна.
— О да. Так я верил лишь в Тиона и Арилу. В тебе есть то же самое, что и в них.
— Что же?
— Воля. Радость. Свет. Стальной стержень. Я помогу тебе, Шерон из Нимада.
И он помогал, пока не ушел, оставив один на один с кладбищем, которое она чувствовала даже отсюда.
Шерон отвела взгляд от Поля Мертвых и посмотрела на запад, где, поднимаясь на скошенный утес каскад за каскадом, высился дворец герцога: с куполами небесного цвета, воздвигнутыми еще в конце прошлой эпохи. Город в городе, чьи алебастровые стены до сих пор воспевают поэты, а полководцы Дагевара спят и видят, как их обрушат.
Как-то, когда только знакомилась с Эльватом, девушка оказалась совсем рядом с территорией дворца, заблудившись в пыльной, горячей, сложной паутине полуденных улиц, пахнущих специями, фруктами, ароматическими маслами и дымом из тяжелых круглых курильниц. Всем тем, что было для нее в новинку — и даже книги, которыми она зачитывалась всю свою юность, не смогли передать ей реальную жизнь южного города.
Шерон прошла через цветущий гранатовый сад и очутилась возле белой стены, отполированной до блеска так, что в ней можно было изучить свое отражение. Ей очень захотелось коснуться лица зеркального двойника, и она, подчиняясь какому-то внутреннему чувству, сделала шаг вперед.
Указывающей показалось, что ее рука по локоть провалилась в камень и кожи коснулся горный поток, столь стремительный, свежий и бодрящий, что у нее закружилась голова. Она ощутила, как нечто странное, огромное и в то же время бесплотное, мягко обхватывает ее пальцы, словно во время рукопожатия и… Шерон испугалась, что еще чуть-чуть и ее утащат в зазеркалье, в бурную воду, а течение унесет ее далеко от Эльвата, высосав всю силу.
Что-то больно обожгло ее бок, заставив отшатнуться, и… вот уже она снова в просвеченном солнцем саду, хмурясь, потирает ладонь. Сунув руку в сумку на поясе, Шерон ощутила, как быстро теряют тепло игральные кости, выточенные из рога нарвала.
Она не стала ничего говорить Мильвио, так как обещала не подходить ко дворцу. И почти целую неделю ее преследовали сны, где огромный, сотканный из воды полоз зовет ее к себе, просит отбросить сомнения и подойти поближе. Она не знала, что это, не боялась его, не испытывала никакой тревоги, чувствовала от силы скорее дружелюбие, чем ненависть, но не поддалась. И постепенно яркие сны погасли, а то, что жило во дворце, словно бы вновь впало в спячку, забыв о ее существовании.
— Думаю, на сегодня хватит. — Голос Шамси отвлек девушку от воспоминаний.
Она посмотрела на остывающий диск солнца, который острым краем едва касался западных утесов. Довольно рано. Обычно тренировка продолжалась до того момента, как небо становилось темно-фиолетовым, а на улицах зажигали жаровни.
— Сегодня в мой дом придет человек, который хочет увидеть мою младшую дочь. — Он впервые на ее памяти улыбнулся. — Если гость останется доволен, то через четыре месяца у нее будет новая семья.
Шерон улыбнулась в ответ и сказала, как это было принято в Карифе:
— Большая удача, когда дочь находит семью.
— Да. — Он внезапно нахмурился, повернув голову. — Не нравится мне ветер. Видишь? Небо на горизонте мутное. Идет гроза.
— Еще далеко, — беспечно пожала плечами Шерон. — Я успею вернуться.
Быстро собравшись, девушка завернула меч в плотную ткань, чтобы никто не глазел на странную вооруженную чужестранку в карифской одежде.
Улица пахла жаренными в меду орехами и бараниной, обвалянной в специях, а еще переспелыми дынями, которыми торговали на углу. Недалеко от башни, опустив босые ноги в песок, возле деловито рывшихся рыжих голошеих кур, указывающую терпеливо ожидала маленькая служанка.
Агсан — низенькой и смуглой девчонке — недавно исполнилось одиннадцать, и она была пятой внучкой хозяйки дома, который снимала Шерон. Черноволосая, с четырьмя короткими неряшливыми косичками, вечно без обуви, с браслетами из стеклянных бусин, украшавшими тонкие запястья, она сама напросилась к Шерон в услужение
