– Гвен?
Я еще стоял на коленях, слегка оглоушенный. Силде теребила меня за плечо.
– Гвен, что с тобой?
Я поднял голову.
– Все хорошо, Силде.
– Тем лучше. Ты меня напугал. Знаешь, странный ты все-таки мальчуган.
Она протянула мне руку, чтобы помочь встать. На обратном пути на меня так и посыпались вопросы, но ответить мне было нечего, я и сам еще мало что понимал. Я не хотел заговаривать об этой силе, ведь, может быть, мне просто-напросто повезло. Да и вообще, о таких вещах вслух не говорят. Иначе их можно потерять окончательно и бесповоротно.
За ужином ее вконец разобрало любопытство. Она снова принялась выспрашивать:
– Гвен, бедняга лежал и не двигался. Стоило тебе подойти – и он встал на ноги. Не говори мне, что ты ничего не сделал.
– Ничего, Силде. Ровным счетом ничего. Я бывал на состязаниях по борьбе там, где жил раньше, и умею обращаться с пострадавшими. Я просто почувствовал, что могу немного облегчить его боль. Я оказался рядом. Да ты ведь и сама видела, что его друзья палец о палец не ударили, чтобы ему помочь. Я едва дотронулся до его спины.
– Да у тебя же дар, Гвен. Я все видела. Я была там.
– Нет, уверяю тебя. Я знаю об этом не больше твоего. Я просто помог ему подняться, вот и все.
Это было не совсем правдой. Что-то и в самом деле произошло. Силу, пресловутую силу папаши Браза я почувствовал в ту минуту в своих руках. Это ведь всегда знаешь, когда она есть. Знаешь смутно и в то же время ясно. Ее не видно, но она пламенеет в кончиках пальцев, потрескивая, как огни святого Эльма в грозовую ночь. Ощущение на грани боли, почти приятное, как будто тело прогибается под легкой молнией. Но ни за что на свете я бы в этом не признался. Эту силу люди считают даром. Чушь! Все наоборот. И я знаю, какой ценой расплачиваются те, кто делает ее своим, так сказать, ремеслом. Дорогой, очень дорогой ценой: прежде всего одиночеством. Внушая страх, священный ужас себе подобным.
Для большинства жителей моей деревни это было ясно как день: облегчая страдание, человек посягает на власть Бога. А сделать это, стало быть, можно только с помощью дьявола. Вот только, что ж поделаешь, страдание бывает порой столь коварно, столь жестоко, что продашь и тело, и душу, лишь бы от него избавиться. И пусть кюре предает анафеме кого хочет, небеса могут подождать хоть целую вечность, а мы идем в единственный дом, где живет последняя надежда. В дом знахаря. Страдание бросает нас в его объятия. Первое дело – выкорчевать корень зла. Скорее, здесь и сейчас, безотлагательно. Любой ценой. Душу можно спасти потом, это успеется.
И, едва исцелившись, мы забываем помогавшего. Тело возвращается к своей исконной покорности, к рабскому повиновению. Якшаться со знахарем – увольте. Пусть идет своей дорогой. Мы с ним больше не знакомы. Мы злы на себя за то, что пришлось показаться ему слабыми и жалкими. Он снова колдун, насылающий град и наводящий порчу. Встретив его, мы переходим на другую сторону улицы.
Но я-то не обладал силой духа старого Браза. Это он был всю жизнь несгибаем под напором жалоб и слез, завидущих глаз и убийственной ревности, людских безумств и проклятий. Женщина, еще в понедельник благословлявшая его за то, что он спас ее дитя, в воскресенье плевала ему вслед, а знаете почему? Потому что он вылечил корову соседки! Бедный старый Браз. Только я один видел, как он плакал в ландах, разметав по ветру свою седую гриву. Я был слишком слаб, чтобы пойти без него по этому пути. Слаб и так далеко от дома.
Силде по другую сторону стола пыталась уловить ход моих мыслей. Она отступила, но не сдалась и предпочла сменить тему.
– Ты пойдешь со мной на торги?
– Я не знаю, о чем ты.
– Сегодня сварят Бабушку. Будут танцевать всю ночь. А ее мясо пойдет на продажу. Люди приезжают издалека по такому случаю. Даже из Брюгелюде. Красивые господа, нарядные дамы. Богачи. И вся таможня тоже, потому что должен же кто-то следить за весами, особенно когда делят сердце.
– Если им некуда девать деньги, пусть их!
– Будут петь песни, Гвен, будут танцевать. Неужели ты не хочешь пойти повеселиться?
– Не хочу.
– В этом нет ничего порочного, уверяю тебя.
– Не будем больше об этом, ладно? И имей в виду, что я плевать хотел на эту черепаху. Зовись она хоть Бабушкой, хоть черепашьим рагу или еще как. Это животное, и только. Варите ее, тушите, запекайте, мне-то что. Жрите от пуза. Только я-то вам на что сдался? Меня от этого воротит.
Силде была готова расплакаться – я обидел ее. Заправив прядь волос под чепец, она добавила:
– Йорн вернется завтра.
– Вот и хорошо! Я вижу, что ты по нему скучаешь.
– Конечно, я по нему скучаю. Ну же, Гвен! Почему ты так сух со мной? Что я тебе сделала? Тебе здесь плохо?
– Прости меня, я просто не в духе. Иди повеселись.
Но это прозвучало немного фальшиво. Я не был уверен, что рад возвращению Йорна. Силде по своему обыкновению запустила руку мне в волосы, и я резко оттолкнул ее. Я больше не хотел, вот что. Йорн ведь – сколько бишь ему? – лет на пять-шесть ее старше. А я? Моложе на каких-нибудь пять! И чем мы не ровня? Я, в конце концов, больше не мальчишка.
В дверь постучали. Это соседи, покачивая фонарями, пришли за Силде.
– Ну, до завтра, малыш Гвен, – сказала она с порога немного грустно. – Коров обиходишь?
– Конечно. Все сделаю.
Вскоре ее смех смешался с другими, и они скрылись за поворотом. Я пошел накосить травы для коров. Даже из дома был слышен гомон праздника, едва приглушенный шелестом тополей. Коровы в хлеву забеспокоились. Они мычали, вытягивая шеи. Я звал их по именам. Поглаживал, успокаивая, и ни капельки не боялся. Старый Браз гордился бы мной. Я закутался в одеяло и сел на скамью. Прислонившись спиной к стене дома, прикрыв глаза, я вдыхал запахи, долетающие из сада.
Птичья меланхолия
Йорн потащил меня в кабак – боюсь, там он проводил больше времени, чем ухаживая за коровами и огородом. Конечно, он немного жалел, что пропустил праздник, но, с другой стороны, черепашье мясо он не любил, а потанцевать еще успеется, не последний день живем. Во всей стране не сыщешь таких легких ножек, как у Силде, и нет ничего приятнее, чем кружиться, обняв ее за талию. Он говорил все это мне поверх бутылки можжевеловой и двух оловянных стаканчиков, но только его стаканчик регулярно пустел, а мне стоило неимоверных усилий хотя бы пригубить свой. Делать ему на берегу в холод и дождь было нечего, кроме как смотреть на море да подсчитывать отъезжающие подводы с соленой рыбой. Но потерпеть осталось немного: еще два месяца вахты – и конец. Вот тогда-то и начнется настоящая жизнь. Он поступит на службу в летучую таможню. Платят там куда как лучше, а со временем он подкопит деньжат и купит офицерский чин со всеми причитающимися благами и черной формой: тут тебе и поездки в глубь страны, и контроль над солью и продовольствием, и надзор за иностранными гостями. Он помолчал, задумавшись, раскурил трубку и, всмотревшись в дым, высказал вслух вертевшуюся у него в голове мысль:
– Гвен, это правда, что мне сказала Силде, мол, у тебя дар?
– Дар?
– Она мне все рассказала. Сам знаешь, про того парня, которого ты запросто вылечил, приложив руки.
– Я его не лечил. Я просто помог ему подняться.
– Удивляюсь я, что к тебе еще не наведалась таможня. Все, что выходит за рамки обычного, им как острый нож. Не любят они этого. Странностей всяких, я хочу сказать. Заметь, – добавил он, отгоняя дым под потолок, – это тоже их работа…
– Говорю же тебе, ничего я такого не делал, Йорн. Ему было уже лучше, когда я подошел… Наверно, мышцу потянул или что-то в этом роде.
– С другой стороны, – продолжал Йорн, – это может быть интересно.
– В
