Сам факт того, что при попытке побега его не прикончили на месте, а привезли в тюрьму, говорил только о том, что казнь полковника Барти, возможно даже публичная, не должна допустить малейших слухов о его чудесном спасении. А это требовало соблюдения определенной процедуры, возможно даже суда. Но для Алекса Магу никакой пользы от этого не было – все равно в конечном итоге удавят, хоть и парой недель позже. И изменить что-либо тоже не в его силах, оставалось только ждать. А в кувшине оказалась вода, неожиданно чистая и свежая.
Надзиратели местные носили обувь на мягкой подошве. О присутствии их можно было узнать только по звуку открывающегося глазка. Первые пару дней они пытались что-то требовать от Алекса, видимо, запрещали днем лежать на нарах, но он по-угорски не понимал, они же не знали руоссийского. Войти в камеру никто из надзирателей не решился. Потом от него отстали, узнали, что он надолго здесь не задержится, и отстали, решили не тратить сил на перевоспитание строптивого узника.
Кормили в этой тюрьме дважды в день. Не сказать чтобы сытно и вкусно, но вполне терпимо и от голода не помрешь. Створка для подачи пищи располагалась низко, можно было увидеть только руки тех, кто приносил еду, наливал воду и забирал посуду. По звуку открывающихся кормушек Алекс вычислил, что в этом коридоре обитаемы еще четыре камеры, но все контакты с другими их обитателями были напрочь исключены. И никаких прогулок во дворе.
Дни неторопливо протекали за днями, складывались в недели, недели в месяцы… О «полковнике Барти», казалось, все забыли. Алекс научился ценить маленькие радости тюремного узника, вносящие хоть какое-то разнообразие в каждодневную рутину. Вот зажужжала проснувшаяся после зимней спячки муха. Большая зеленая, на воле она бы стала надоедливой помехой, а здесь – развлечением. А сегодня дежурил простуженный надзиратель, и узник развлекался тем, что пытался определить его местоположение по частому кашлю. Тем не менее безделье и одиночество день за днем душевно выматывали и утомляли. К концу второго месяца он уже начал мечтать о том, чтобы его вывели из этого гнетущего места хоть куда-нибудь. И однажды дождался.
По каменным плитам коридора застучало сразу несколько подкованных каблуков, надзиратели так не ходят. Шестое чувство подсказало, что в этот раз пришли именно за ним, и не ошиблось. Снаружи лязгнул массивный засов, противно проскрипели дверные петли.
– Руки!
Раздался ставший почти привычным щелчок замка кандалов.
– Пшел!
Толчком Алексу придали ускорение вдоль тюремного коридора. В конвое все так же аж четверо жандармов при саблях и револьверах, как будто у него еще оставались силы для попытки бегства. Путь по коридорам и галереям тюремного замка был недолог, минуты три спустя заключенный и конвоиры оказались в небольшом полутемном зале. Тусклый дневной свет проникал внутрь сквозь узкие зарешеченные окна, дневному светилу помогала пара канделябров с дрянного качества, воняющими и коптящими свечами.
Здесь их уже ждали. За стоявшим на возвышении массивным столом в таких же тяжелых на вид креслах сидели три имперских офицера – толстый, еще толще и худой. Ниже за маленьким столиком пристроился какой-то клерк. И Мартош, крыса, тоже был здесь, как оказалось позже, в качестве переводчика. Алекса поставили прямо перед столом, офицеры оторвали свои задницы от кресел, и самый толстый начал что-то зачитывать с листа бумаги. Имперец пытался придать своему голосу некую торжественность, но из-за плохого освещения часто сбивался.
Алекс даже не сразу догадался, что ему зачитывают приговор. Значит, суда не будет. Точнее, он уже был. Заочный. «А ты что хотел? Публичного процесса с прокурором, адвокатом и присяжными заседателями? Не в твоем случае. Узнать бы поскорее, к чему приговорили, хотя и так понятно». А толстый все бубнил и бубнил, и прерывать его бесполезно, он должен дочитать приговор до конца, а все остальные будут его слушать, даже ни слова не понимая на угорском.
Наконец толстый офицер закончил, кивнул Мартошу, и тот начал переводить, читая с того же листа. Его Алекс решился прервать, благо официальная часть уже завершилась.
– Если можно, короче. Что там в конце?
– Расстрел.
Коротко и ясно. Как офицера, пусть и отставного, его расстреляют, а не повесят, как обыкновенного бандита. Алекс постарался преодолеть внезапно начавшееся головокружение и принять свою участь достойно, как и полагается руоссийскому офицеру.
– Когда приговор будет приведен в исполнение?
– Дня через два-три. Его еще должен утвердить окружной начальник.
С этим все ясно, осталось уточнить последний момент.
– Мне полагается исполнение последнего желания?
Мартош скорчил удивленную гримасу.
– А что вы хотите?
– Я бы хотел командовать собственным расстрелом.
Гримаса подполковника стала еще более удивленной.
– Что?! Вы, молодой человек, романов рыцарских в детстве перечитали?
– А хоть бы и так! Вам-то что?!
– Солдаты, кроме угорского, другого языка не знают, они ваших команд просто не поймут!
– Двух дней мне вполне хватит, чтобы выучить нужные команды на угорском.
– Хорошо, – сдался Мартош, – я спрошу у господина председателя.
Просьба Алекса вызвала короткую, но весьма бурную дискуссию у судей. Больше всех почему-то кипятился худой, размахивал руками и отрицательно тряс головой. Однако самый толстый с его мнением не согласился, а просто толстый худого не поддержал.
– Господин председатель не возражает, нужные команды я вам напишу, хотя вашим выбором, признаться, удивлен, – не удержался от комментария подполковник.
– А вы думали, я жратвы из ресторана потребую? Или гулящую девку на ночь?!
За всей этой словесной перепалкой на задний план отошла сама суть приговора, Алексу даже стало немного легче, он почти справился с собственной слабостью и еще много чего хотел им сказать, но тут судьи дружно повернулись и направились к выходу. Конвойные жандармы вновь обступили Алекса и повели его в обратном направлении.
Едва он оказался в камере, как на него вновь навалилась
