– Его нужно записывать, чтобы потом включать при каждом перелете, – воскликнул Кингсмит, когда Дэнни Лонг сделал крен, чтобы показать им мерцающую зеленым ленту скал, на которую указал Том. – Это как поэзия – непонятно, но звучит чарующе. – Он обернулся, чтобы видеть Тома. – Вы с доктором Мотт могли бы читать лекции дуэтом: она про китов, ты про скалы…
– Вроде развлекательной программы на два акта? Джо, если это все, зачем я был вам нужен…
– Конечно, не все, – мгновенно вступил Шон. – Он хотел сказать, ты бесподобен.
– Именно так. И я высоко ценю твои познания.
Том ничего не ответил, а Рэдианс положила руку ему на предплечье.
– Том, – призналась она, – я могла бы слушать твой рассказ про пласты бесконечно.
– У тебя блестящий английский, Рэдианс, – похвалив ее, сказал он. – Где ты училась?
– В Реден-скул[46], – ответила она. – Когда туда еще ходили английские девочки.
Шон увидел знакомые жерла вулканов по краю ледниковой шапки, где ледник опускался к морю. Он испытал восхитительное чувство узнавания, когда под ними раскинулись знакомые ландшафты, ведь он был прирожденным исследователем. Затем вертолет пророкотал над серединой Вийдерфьорда, вошел по центру между высокими краями Мидгардфьорда и вскоре опустился, точно шумное механическое насекомое, на галечный пляж.
Когда шум лопастей стих, Шон услышал восторженные возгласы своих спутников при виде серебристых деревянных стен старой китобойной базы, поражавшей гармонией всех своих элементов. Стены из зачерненного дерева совсем не походили на обычный сруб, а основание было сложено из крупных гранитных булыжников.
Вся постройка была изрезана угловатыми линиями, являя некий эстетический парадокс для Шпицбергена, где колоссальные геологические процессы образовали кубистические узоры на массивной скале, а недостаток рукотворных сооружений – зданий, знаков, дорог – обескураживал. Вилла «Мидгард» казалась восстановленной старой китобойной базой, стоявшей на берегу, буквально врастая в гору и почти сливаясь с ней.
– Боже правый! – воскликнул Том. – Просто блестящая работа!
Когда Дэнни получил сигнал службы безопасности об отсутствии поблизости медведей, они побежали через пляж к крыльцу, где их ждала жена Терри Бьернсена, Энн.
– Добро пожаловать на виллу «Мидгард», даже если вы ее владельцы, – сказала она с мягким южноафриканским акцентом. – Затмение начнется через полчаса, так что чувствуйте себя как дома, мы о вас позаботимся.
Вилла «Мидгард» соответствовала самым смелым ожиданиям Шона. В приемной пахло свежим кофе и сдобой с корицей, пол с подогревом был выложен каменными плитами, по ним были разбросаны неровные коврики из тюленьих шкур. Помещения были отделаны камнем и деревом из той же серебристой древесины, что и внешние стены, – особым образом обработанного сплавного леса из русской тайги, сплавленного (а точнее, доставленного на кораблях) через Карское и Баренцево моря. На второй этаж, к жилым комнатам, вела широкая изогнутая лестница, и все эти комнаты были совершенно одинаковыми – дипломатический этикет.
Стены украшали серебристые дагеротипы предков семейства Педерсен, героев полярных исследований и фотографии китобойной базы, а поблизости стоял серебряный самовар и стаканы в подстаканниках на хохломском подносе. Зона отдыха в мезонине была отделана гладким камнем с окаменелостями, а в главный салон вели широкие удобные ступени. В центре салона располагался огромный камин, выложенный крупными камнями, вызывавший мысли о языческом величии, а треугольное окно во всю стену, смотревшее на фьорд, напоминало портал нордической часовни. Вода сегодня отливала ртутью, но Шону она виделась золотой.
Энн Бьернсен принесла коктейли из морошки, укропную водку и в хрустальных бокалах воду из льда тысячелетних айсбергов. А затем появилось рубиново-красное карпаччо из мяса северного оленя, мягкие перловые вафли с сашими из палтуса и ржаной хлеб со сладким норвежским маслом.
После еды Шон показал гостям гардеробную, где было полно одежды из меха и кожи от саамских и инуитских мастеров. Если они будут наблюдать затмение с террасы, надо одеться теплее. Конечно, у всех имелась своя одежда, но эти меха были так соблазнительны. Сам их вес и, если прикоснуться к ним, ощущение чего-то чувственного и порочного… Даже Том поддался ребяческому азарту примерить на себя романтический образ героя Севера. Кингсмит выбрал парку из меха белого медведя, а Мартина и Рэдианс одновременно потянулись за длинной песцовой шубой с эффектным капюшоном, но Мартина великодушно уступила и, задумчиво изучив куртку из меха росомахи с собольей оторочкой и темную приталенную парку из кожи тюленя с капюшоном, выбрала росомаху. Она с удовольствием отметила внимательный взгляд Тома. Но только она собралась испробовать свои чары на нем, как его позвал Шон, чтобы показать пару старых курток, припрятанных специально для них: видавшие виды анораки из кожи тюленя, сделанные вручную, – точь-в-точь как тот, что носил Джино Уоткинс в Британской арктической воздушной экспедиции…
– …Нет, как Кнуд Расмуссен, – сказал Том, радуясь не меньше Шона. Как Петер Фрейхен, когда они были в Гренландии, а Шон это забыл, да, очень похоже – их восторгу не было предела. Прекрасная росомаха стояла рядом, но мужчинам было не до нее, и она пошла за песцовой шубой, которая двигалась за белым медведем на террасу, где Энн Бьернсен раздавала всем солнечные очки. И там же стояли наготове два телескопа. Том с Шоном появились в старых тюленьих анораках и круглых солнечных очках с кожаными боковинами, обнимая друг друга за плечи, красуясь и посмеиваясь.
– Бороды, – сказал Том. – Вот о чем мы не подумали.
– Заиндевевшие бороды, – согласился Шон.
– Фотошоп решает все. – Рэдианс сняла их телефоном. – И с ледяными ресницами. Вы такие классные, обращайтесь, ребята.
Гостям виллы не пришлось замечать время до начала затмения – их оповестили птицы. В 10.40 они принялись верещать и носиться по V-образной части неба над фьордом, а потом исчезли. По серым склонам гор разлились чернильные тени. Рябь на воде разгладилась, точно листовое железо, и облака застыли. Теперь менялся только цвет неба, причем быстрее любого рассвета или заката: из розового в фиолетовый и в синий – глубокая тень стремительно окутывала горы ночью по мере того, как луна закрывала солнце.
За одним телескопом стоял белый медведь между песцом и росомахой. За другим – два полярника в тюленьих шкурах. Точнее, в телескоп смотрел один Шон, а когда он решил уступить место Тому, то увидел, что друг замер в тени, задумавшись о чем-то.
– Скоро все кончится, – сказал он.
– Да, у меня тоже это чувство. – Том смотрел на него из темноты. – Но что?
– Затмение…
И Шон уступил ему место у телескопа.
– Мы решили не огибать мыс на лодке, – сказал Шон, чувствуя, как покалывает под мышками от напряжения, – а поехать на мотосанях, скидо, к ледяным пещерам на другой стороне ледника. Чтобы сэкономить
