Вучетин внезапно оборвал себя. И я невольно повернул голову в том направлении, куда он смотрел.
Со стороны гор быстро приближались всадники.
Вучетин поднялся со скамьи и, махнув рукой, как бы отгоняя от себя неразрешимый вопрос, быстро проговорил:
— Ничего! Придут ваши, и мы высыпем порох из балканской бочки. В конце концов, — добавил он, словно отвечая на какую-то свою мысль, — Сава, Драва, Дрина, Прут — все в одну реку текут…
Всадники остановились у распятия. Один из них был американский подполковник, другой англичанин. Я сразу же узнал их.
Союзников сопровождали охрана и наш политкомиссар Блажо Катнич.
— Это представители союзнических миссий, — тихо сказал я Вучетину. — Я их видел у командира корпуса в Хомолье.
— Очень кстати! Есть чем порадовать, — Вучетин оправил на себе старую, потрепанную шинель.
Не слезая с коня, Катнич жестом подозвал нас.
Мы подошли.
— Привет, — улыбнулся нам политкомиссар и тут же недовольно спросил: — Что это вы прогуливаетесь? Разве больше дела нет? Пали духом? Не отчаивайтесь. Синь мы возьмем. И не только Синь! Союзники пришли к нам на помощь. — И, понизив голос, он наклонился к американцу. — Это командир Шумадийского батальона Вучетин и с ним русский.
Тот небрежно дотронулся до пилотки с белой звездочкой и костяшками, а англичанин лишь еще выше вздернул подбородок.
— Сообщи, друже, обстановку, — сказал Катнич, переходя на деловой тон.
— Синь взят, — спокойно ответил Вучетин. — Бой окончен!
— Как окончен?! Ты шутишь! — изумился Катнич, разом привставая на стременах.
Союзники недоверчиво посмотрели в сторону Синя. Над городом тонкими столбами поднимался дым.
— Так это не из труб идет дым? — пробормотал американец. — А мне показалось, что у города такой мирный вид. Так что же это? Пожары?
— Дым от костров. Бойцы готовят завтрак, — ответил Вучетин.
— Вот как! — Американец присвистнул.
Едва уловимая тень прошла по его лицу. Но тут же он весело воскликнул:
— Отлично! Поздравляю вас! Однако все же досадно, что мы опоздали. Партизаны, вероятно, понесли большие потери. Не их ли оплакивать вы пришли к этой мадонне, друже Вучетин? — сочувственно осведомился он.
— Нет, жертв немного. Мы напали на противника врасплох.
— Ну и как? Уничтожили? Весь полк? Невероятно! А пленные, пленные есть хоть какие-нибудь?
— Обратитесь к начальнику гарнизона Синя, — сухо сказал Вучетин.
Видно было, что ему не понравился американец.
— Так, так, — Подполковник взглянул в мою сторону.
Он, конечно, тоже с первого взгляда узнал меня, но, видимо, не хотел сразу показывать этого.
— А, наш русский союзник! — с запозданием приветствовал он меня. — Положительно, мир тесен. Судьба сталкивает нас вторично. Что значит союзники: всегда и всюду вместе!
Я взглянул ему прямо в глаза. Он спохватился и переменил тон.
— Ну, поехали, друзья, отпразднуем в таком случае победу.
Мы с Вучетиным последовали за верховыми.
На городской площади, против дома с башней, шел митинг. Зарядный ящик, на котором стоял Милетич, окружала толпа жителей и бойцов.
Американец направлял свою лошадь прямо к трибуне. Толпа неохотно расступалась.
Иован горячо, с подъемом говорил о величии и героизме Красной Армии, которая, ломая отчаянное сопротивление врага, с каждым днем все ближе и ближе подходит к Балканам и Карпатам, неся освобождение от гитлеризма народам Центральной и Юго-Восточной Европы. Он говорил о том, что югославские партизаны, беря пример с советских воинов и в надежде на скорую встречу с ними, действуют все решительнее и дружнее…
Американец прислушался.
К нему подошел Тодор Радович.
— Это начальник гарнизона, — сказал союзникам Вучетин.
— Здраво! — широко улыбнулся американец, протягивая Радовичу руку. — Представитель англо- американской миссии Шерри Маккарвер. Со мной капитан Баджи Пинч, офицер связи его величества короля Англии. Он не так хорошо владеет сербским языком, как я, и поэтому поручил мне приветствовать и от его имени доблестных бойцов и командиров Народно-освободительной армии, одержавших только что славную победу!
— Бойцы и командиры высоко оценят ваше приветствие, — с достоинством ответил Радович.
А на трибуну выходили жители Синя, кто с красным бантом, а кто с картонной звездой на груди. Они говорили о своей любви к Народно-освободительной армии, к Советскому Союзу, к великому Сталину. Обещали оказать партизанам всяческую поддержку. На домах и даже над костелом, украшенном каменным кружевом, появились красные и трехцветные флаги со звездами. Стены и ограды запестрели новыми лозунгами, в которых неизменно повторялись слова: «Советский Союз», «Сталин», «Красная Армия», «компартия», «НОВЮ». Скоро уже ничего не осталось от прежних немецких надписей, от афиш, рекламировавших фильм «Очарован тобой», от нарисованных черных силуэтов людей, наклонившихся вперед, будто предупреждающих: «Молчи! Тебя подслушивают!»
Маккарвер и Пинч оглядывались с удивлением, немного даже растерянно. Американец что-то сказал Катничу. Тот подозвал Корчагина и зашипел на него:
— Это что же такое? Не видишь разве, что со мной приехали наши западные союзники? Почему ты в своем выступлении ничего не сказал ни об Англии, ни об Америке? Другие тоже молчат об этом. Безобразие! И соответствующих лозунгов нет. Почему?
Иован оправдывался, ссылался на то, что народ и каждый оратор выражает свои чувства так, как хочет…
— Кстати, а где у вас пленные? — озабоченно спросил Маккарвер Радовича. — Есть ли среди них офицеры?
— Трудно разобраться… Многие взяты в нижнем белье.
— Забавно! — Маккарвер усмехнулся и нервно потрепал лошадь по холке. Какое-то скрытое напряжение чувствовалось в нем, и это плохо вязалось с его веселыми словами. — Молодцы! Я восхищен вашим геройством. Черногорцы вообще отличные парни и вояки. Они громили самого Наполеона.
— Черногория — цветущая страна, — невпопад меланхолически добавил Пинч. — В Ульцине и Которе зимой распускаются розы.
— Да, да, розы — это, разумеется, прекрасно, однако гораздо важнее, что одна Которская бухта может вместить целую эскадру эсминцев… Скажите, — снова обратился Маккарвер к начальнику гарнизона, — неужели вы не захватили в плен хотя бы нескольких офицеров? Они могли бы дать нам важные сведения.
— Я как раз допрашиваю одного, судя по документам, полковника. — Радович показал портфель, который держал в руке.
— Как его имя? — нетерпеливо воскликнул Маккарвер.
Глаза американца жадно блеснули. Я заметил это. Но он тут же придал им прежнее равнодушно- ленивое выражение.
— Гольц. Фон Гольц… У него здесь какие-то странные бумаги с математическими знаками… Очевидно, шифровка. Есть и радиограмма из Берлина.
— Покажите. Интересно, — уже совсем спокойно произнес Маккарвер.
Радович вытащил из портфеля смятый телеграфный бланк. Маккарвер быстро пробежал его глазами.
