Какой же наивной я была, решив, что сейчас смогу забыть об этом хотя бы на время…
Качаю головой и пытаюсь сосредоточиться на фотографиях, открытых на экране. Они хороши, и это действует как бальзам на душу.
Снимки из школы получились сильными. Не все они полностью в фокусе: Туне, похоже, еще до конца не освоила свою камеру. Но те, у которых нет данного изъяна, четкие и впечатляющие. Есть что-то чисто шведское и хорошо знакомое в картинках заброшенных классных комнат с грифельными досками и сломанными партами. Они напоминают искаженное до неузнаваемости детское воспоминание.
Внезапно попавшееся видео становится для меня настоящим сюрпризом. Я не знала о такой возможности у купленных нами фотоаппаратов.
– Как дела? – спрашивает голос откуда-то сверху.
Вздрагиваю и поднимаю глаза. Надо мной возвышается Макс.
– Черт, как ты меня напугал, – говорю я и смеюсь, стараясь взять себя в руки.
– Ты выглядела словно загипнотизированная, – отвечает Макс, криво улыбаясь. – Я просто хотел сказать, что еда скоро будет готова.
– Ага, замечательно, – бормочу я.
– Разбудить Туне? – спрашивает Макс.
Качаю головой.
– Нет. Пусть спит. Так лучше для нее.
Макс кивает. Я снова поворачиваю взгляд к экрану и кликаю на значке «Play».
Вряд ли Туне снимала это намеренно. Камера поворачивается из стороны в сторону; объектив захватывает пол, обломки досок и осколки оконных стекол. Я слышу слабый шум шагов. Немного увеличиваю громкость на компьютере. Камера все еще смотрит в пол, когда воцаряется тишина, а потом я вздрагиваю, когда мой собственный голос громко спрашивает из динамика:
– Готова?
Объектив направлен на стену. Обои на ней местами отстали.
– О’кей? – снова слышу я себя.
Только когда камера снова приходит в движение и на экране появляется участок ступеньки и полусгнивший ковер, я понимаю, когда все это происходило. Явно перед тем, как мы начали подниматься на второй этаж. Ведь я видела перед собой ту самую чертову лестницу.
Осталось всего двенадцать секунд записи. Вижу, как объектив поворачивается вперед и назад, в то время как Туне идет за мной по лестнице, и в него попадают мои массивные сникеры на фоне ненадежных ступенек.
Четыре секунды.
Тогда я слышу что-то.
Морща лоб, нажимаю на паузу. Возвращаюсь на пару секунд назад и снова включаю воспроизведение.
Камера опять поворачивается. Красный ковер, темное потрескавшееся дерево, пострадавшие от сырости стены…
Там.
В районе четырех секунд.
Там опять было это.
Ставлю видео на паузу. Ненадолго задумываюсь. Затем максимально увеличиваю громкость и снова отматываю назад.
Сейчас я слышу на записи дыхание Туне, шум наших шагов на лестнице. И потом…
Вроде кашель?
Может, я сама кашляла? Но этот звучит несколько иначе. И приходит откуда-то издалека. Звук неприятный и приглушенный. Тихий и напоминающий… бульканье. Скорее похож не на кашель, а на смех. Хриплый и сдавленный, будто ребенок пытается подавить свое хихиканье, спрятавшись в шкафу…
Вечерняя прохлада уже опустилась на площадь, и я тру себя руками, стараясь согреться и унять дрожь, расползающуюся по спине. Какая глупость…
Но потом внезапно осознаю, что школа находится на другой стороне площади, всего в пятидесяти метрах, глядя на меня пустыми глазницами окон, – и все мое внимание автоматически фокусируется на этом факте.
Возможно, у меня слишком разыгралось воображение. Пожалуй, я слышала на записи свое собственное дыхание. Динамик у компьютера далеко не самый высококачественный, и в нем можно услышать что угодно, если постараться. Подобно тому, как порой получается разглядеть лицо в облаках.
И все равно беспокойство не покидает меня.
Тянусь к компьютеру, чтобы вернуть видеоролик немного назад и послушать еще раз. Но экран гаснет.
Я вздрагиваю, и с моих губ машинально слетает ругательство.
– Черт, – говорю я, тем самым привлекая к себе внимание Макса, возящегося у костра.
– В чем дело? – спрашивает он.
С шумом закрываю ноутбук у себя на коленях.
– Комп сдох. Аккумулятор сел.
– Очень кстати, – ворчит Макс. – Ужин готов.
– Иду, – говорю я, засовывая ноутбук в сумку.
Бросаю последний долгий взгляд на школу и направляюсь к остальным, стараясь не обращать внимания на чувство тревоги, поселившееся во мне.
Сейчас
Когда мы заканчиваем есть, на небе уже сверкают первые звезды. И тут Туне открывает дверь фургона и осторожно встает на одну ногу.
– Туне! – говорю я, поднимаясь. – Как ты себя чувствуешь?
Она еле заметно улыбается, трет лицо и говорит:
– Я ужасно голодна.
Глаза у нее узкие, как щелочки, заспанные; короткие волосы взъерошены.
Подхожу к ней; она принимает мою руку и с ее помощью добирается до костра.
– Как у тебя дела? – спрашивает Макс и покрывает одеялом сумку-холодильник, чтобы Туне могла сесть на нее.
– Чувствую себя лучше, – отвечает она и принимает миску с супом, которую я протягиваю ей. Пробует, и ее лицо искривляет недовольная гримаса. – Минестроне?
– Для тебя только лучшее, – ворчит Эмми, закатывая глаза.
Я не могу удержаться от комментария.
– В отличие от твоих обычных проектов, у нас нет бюджета на всякие изыски. Мне жаль, если ты скучаешь по бутербродам с креветками. – Прежде чем она успевает ответить, поворачиваюсь к Туне и добавляю: – Хлеб тоже есть. Мы уже убрали спиртовку, но я могу поджарить его на костре, если хочешь.
Туне кивает.
– Отлично. Спасибо.
Беру два кусочка белого хлеба из пакета, завязываю его узлом, чтобы остальное не черствело, и насаживаю их на шампур, одним ухом слушая других.
– Как все прошло после обеда? – спрашивает Туне, потихоньку расправляясь с супом.
Отвечать берется Эмми.
– Хорошо, – говорит она. – Мы разобрались с заводом и успели заглянуть в несколько жилых домов. Провели небольшую разведку.
– Что вы сделали? – спрашиваю я, торопливо оглядываясь.
– Мы побывали в двух домах типовой постройки, – отвечает Эмми. – У нас еще оставалось время. Это безумие какое-то – они абсолютно одинаковы, будто сюда завезли четыре сотни стандартных конструкций из ИКЕА и поставили их рядом друг с другом.
– А может, примерно так все и обстояло? – спрашивает Макс, адресуя свой вопрос ко мне. – Вполне возможно, владельцы шахты таким образом сами организовали жилье для рабочей силы, которую переместили сюда во время войны?
– Угу, – говорю я, вспоминая про хлеб, лишь когда, судя по запаху, он начинает гореть, и переворачиваю кусочки как раз перед тем, как они успевают вспыхнуть огнем. Немного подгорели, но это не страшно. И даже сделало хлеб вкуснее.
– У нас получились очень хорошие фотографии, – говорит Эмми. – На одной из них яблоня в саду, чьи ветки проникли внутрь через окно, в результате чего обрушилась половина стены. Ужасно неприятное зрелище. Пусть и красивое, неким образом…
Мне снова не удается удержать язык за зубами.
– Стандартных домов в графике нет, – ворчу я.
Жду ответной резкой реакции Эмми, но слово берет молчаливый Роберт:
– Это была моя идея. Мне захотелось посмотреть, как там все выглядит.
– Ага, – говорю я. – Ясно.
– Трудно удержаться от любопытства, – объясняет он, как
