– Так, я вижу убежище, – говорит Леобен. – Пора садиться. Держитесь.
Когда «Комокс» начинает снижаться, Коул все еще сидит с непроницаемым выражением лица. Не знаю, беспокоится ли он из-за этого плана или все еще расстроен из-за произошедшего в лаборатории. Когда мы начинаем спускаться, я сажусь рядом, осторожно просовываю раненую руку в ремни безопасности и прижимаюсь к боковой стенке «Комокса».
Из окон прекрасно видно каменистую пустыню и двухэтажное бетонное здание, в котором, видимо, и находится убежище. Оно выкрашено в тот же бледно-бежевый цвет, что и заросшая безжизненными кустарниками земля. Когда мы приземляемся, от винтов в небо поднимается облако пыли и перьев – черных с кобальтовыми кончиками, как у птиц, что кружили над лабораторией. Они, должно быть, уже распространились по всей стране. Я никогда не видела, чтобы популяция размножалась так быстро.
«Комокс» вздрагивает и приземляется. Дверь открывается, и трап опускается на землю, а в грузовой отсек врывается горячий сухой воздух. После полутьмы, царившей в квадрокоптере из-за тонированных стекол, глаза ослепляет солнечный свет, но зрительный модуль быстро настраивается, и я вновь ясно вижу здание. А еще бардак в нем. Окна заколочены, вокруг валяется хлам. На одной из стен виднеются почерневшие полосы от кучи обугленных шин, а у проржавевших останков сгоревшей машины лежит торшер.
– Видимо, его разгромили, – говорит Леобен, расстегивая ремни безопасности.
Он проходит по грузовому отсеку к трапу и поднимает руку, чтобы прикрыть глаза.
– Так задумано, – говорит Мато. – Это сделано для того, чтобы сюда не лазили. Оборудование спрятано в подвале.
– Лучше бы там была еда, – говорит Леобен, спускаясь по трапу. – Я покопался в запасах «Комокса». На этой штуке ничего нет, даже воды. А еще нам нужна одежда… вряд ли нам стоит идти в Энтропию в экипировке «Картакса».
– В убежище должно быть много припасов, – отправляясь вслед за ним, говорит Мато. Когда он выходит на свет, его маска темнеет, становясь черной, матовой и непроницаемой, словно кусок угля. – Да и рядом с блокпостом должен быть рынок. Вряд ли нам много чего понадобится для этой миссии.
– Мне нужно поесть, – говорит Леобен. – И желательно здесь.
Они направляются к зданию. Коул быстро встает, потирая ребра. Он идет за Леобеном и Мато, но я хватаю его за руку. Возможно, у нас больше не появится шанса поговорить наедине о том, что произошло в лаборатории: о «Косе» и солдате. Об океане воспоминаний, который я увидела во время расшифровки.
– Подожди, – прошу я. – Мне нужно с тобой поговорить.
– А это не может подождать? – старательно избегая моего взгляда, спрашивает он. – Мне тоже не помешает немного еды.
– Это очень важно.
Я отстегиваю ремни, вытаскиваю раненую руку и прижимаю ее к груди. Шагнув к входной двери, Леобен оглядывается на нас и ловит мой взгляд, а затем протискивается внутрь и утягивает за собой Мато.
– Не доверяю я этому парню, – наблюдая, как закрывается дверь, говорит Коул. – Я никому не доверяю в Центральном штабе, но Мато кажется мне особенно опасным.
– Так вот почему ты ведешь себя так странно?
– Я веду себя странно? – спрашивает он и наконец встречается со мной взглядом. – Кэт, я только что видел, как ты убила человека с помощью оружия, которое еще недавно ужасало тебя саму, когда ты увидела, как его использует Цзюнь Бэй. Почему ты не сказала, что оно все еще у тебя?
– Потому что я сама не знала этого.
Он хмурится:
– Тогда как ты смогла им воспользоваться?
Я смотрю на потертый металлический пол «Комокса».
– Именно об этом я и хотела с тобой поговорить. Когда солдат избивал тебя, я снова погрузилась в воспоминания. И их оказалось больше, чем мне казалось.
Коул замирает.
– И как много ты вспомнила?
Я ковыряю носком ботинка одну из заклепок на полу.
– В том-то и дело. Мне показалось, что я вспомнила почти все, но сейчас все стало как прежде. Думаю, воспоминания Цзюнь Бэй все еще подавляются имплантом. Когда я мельком увидела их, они походили на океан, который мог в любой момент смыть меня.
Лицо Коула бледнеет.
– Что ты подразумеваешь под «смыть меня»?
– Не знаю, – посмотрев на него, признаюсь я. – Просто ее так много, Коул, а меня почти нет. И я не представляю, кем бы стала, если бы все это вспомнила. Я уже изменилась после проблесков, которые видела, а это лишь малая часть. Сейчас их сдерживает стена, но не уверена, что это продлится долго. Я почувствовала, как она треснула, когда солдат избивал тебя, и поэтому смогла запустить код. Хотя даже не осознавала, что делаю.
Черты его лица смягчаются.
– Ты не хотела его убивать?
– Нет, – выдыхаю я. – И не знаю, хорошо это или плохо. Это произошло инстинктивно… но это был ее инстинкт, Коул. Инстинкт, который выработался до того, как Лаклан изменил меня. Я поступила так, как поступила бы она, и не уверена, что смогу себя остановить.
Коул прижимает ладонь к моей щеке, а в его глазах сверкает беспокойство.
– Ты должна запереть их, Кэт. Это твоя жизнь. Твой разум. Ты должна научиться контролировать это, прежде чем контролировать начнут тебя.
Он говорит это таким тоном, что я отступаю от него.
– Ты сейчас о «Косе» или о воспоминаниях Цзюнь Бэй?
Он оглядывается на здание.
– Думаю, опасно и то и другое. Я же говорил тебе, что Лаклан стирал наши воспоминания после того, как заканчивал эксперименты. Вот почему мы сохраняли VR-записи и наши шрамы. Но стирать воспоминания легко, а вот подавлять их трудно. Так почему Лаклан решил именно подавить воспоминания Цзюнь Бэй, а не стереть их?
– Я… я не знаю, – говорю я. – Хотя, возможно, он хотел, чтобы я вспомнила их.
– Вот именно, – отвечает Коул. – Но зачем?
– Они начали возвращаться во время расшифровки, – бормочу я. – Но не полностью. Дакс сказал, что обнаружил часть процедуры, которая так и не завершилась
