Какое-то время я сидел на диване, после чего стал собирать вещи, которые предстояло забрать с собой или отдать на хранение, если я буду сдавать дом. Первым делом я сложил отцовские акварели, это то немногое, что я хотел сохранить. Сначала я снял те, что висели на стенах, затем принес остальные из кабинета и уложил все в картонную коробку. Затем я обнаружил еще один рисунок, лежавший на дне ящика в книжном шкафу, перевернутый, почему я его сперва и не заметил. Прежде чем убрать рисунок в коробку, я взглянул на него, и что-то приковало мое внимание.
Это был пейзаж, вид, открывающийся с порога нашего дома. Картина убогая: несколько серых четырехэтажных домов без лифта, два ряда тополей, безжизненных от покрывающей их пыли… Как третьесортный художник-любитель отец был очень ленивым. Он редко отправлялся рисовать с натуры в реальный мир, довольствуясь унылыми образами вокруг. Отец говорил, что не бывает скучных красок – есть только посредственные художники. Именно таким художником и был он сам, и все эти скучные сюжеты, еще больше одеревеневшие вследствие его безжизненного копирования, действительно передавали ежедневную жизнь нашего убогого города на севере страны. Акварель, которую я сейчас держал в руках, мало чем отличалась от многих других, уже лежащих в коробке, не выделяясь среди них ничем определенным.
Однако я кое-что заметил: водонапорная башня была нарисована более яркими красками по сравнению с окружающими ее старыми зданиями и выделялась среди них красотой солнечного утра. На самом деле ничего особенного, поскольку недалеко от нашего дома действительно стояла водонапорная башня. Выглянув в окно, я увидел высокое сооружение на фоне огней города.
Вот только когда я уезжал в университет, строительство башни еще не было завершено. Два года назад башня была возведена лишь наполовину и стояла в окружении строительных лесов.
Меня охватила дрожь, и рисунок выскользнул из руки. Казалось, в этот жаркий летний день по дому разнеслось дыхание холодного воздуха.
Засунув акварель в коробку, я плотно закрыл крышку и стал собирать остальные вещи. Я старался сосредоточиться на насущных задачах, но рассудок мой был подобен иголке, подвешенной на нитке, а коробка служила мощным магнитом. Сделав над собой усилие, я направлял иголку в другую сторону, но как только я расслаблялся, иголка тотчас же снова поворачивалась в ту сторону. На улице начался дождь. Капли мягко стучали в оконное стекло, однако мне казалось, будто звук исходит из коробки… Наконец, не в силах больше выносить это, я бросился к коробке, открыл ее, достал рисунок и отнес его в ванную, следя за тем, чтобы держать его перевернутым. Взяв зажигалку, я поджег рисунок с одного угла. Когда сгорела примерно треть, я не выдержал и перевернул рисунок. Водонапорная башня стала еще более жизнеподобной, чем прежде, и словно выступила с поверхности бумаги. Я смотрел, как пламя пожирает ее, и краски становятся странными, притягательными, по мере того как акварель сгорает. Бросив оставшийся кусок в раковину, я проследил, как он полностью догорел, после чего открыл воду и смыл пепел в слив. Когда я закрыл кран, мой взгляд упал на кое-что, лежащее на краю раковины, что я не заметил, когда споласкивал лицо.
Несколько волосков. Длинных.
Одни волоски были седые, совершенно белые, и потому сливались с белым фаянсом, другие были седые лишь наполовину, и черные участки привлекли мое внимание. Определенно, я не мог оставить здесь эти волоски два года назад. Я никогда не носил волосы такими длинными, и у меня не было ни одного седого волоска. Я осторожно поднял наполовину черный, наполовину белый волосок.
«…выдери один, и вырастут семь новых…»
Я отшвырнул волосок так, словно он обжег мне руку. Волосок медленно полетел вниз, оставляя за собой след: след, состоящий из мимолетных образов многих волосков, словно имела место инерция зрительного восприятия. Волосок не упал на пол под раковиной, а в середине полета растворился в воздухе. Я посмотрел на остальные волоски, лежавшие на раковине: они также бесследно исчезли.
Засунув голову в раковину, я долго держал ее под струей воды, затем нетвердой походкой вернулся в гостиную, сел на диван и стал слушать дождь. Он усилился, но молний и грома не было. Дождь стучал в окно, похожий на человеческий голос, а может быть, на тихие голоса многих людей, пытающихся мне о чем-то напомнить. Вслушиваясь, я начал представлять себе смысл этого шепота, который, повторяясь, становился все более и более отчетливым:
В тот вечер была молния, в тот вечер была молния, в тот вечер была молния, в тот вечер была молния, в тот вечер была молния…
И снова я в дождливую ночь просидел в этом доме до рассвета, и снова обессиленный покинул дом. Я понимал, что оставляю здесь что-то навсегда, понимал, что я никогда больше не вернусь сюда.
Глава 3
Шаровая молния
Мне предстояло вплотную столкнуться с ней, потому что в следующем семестре должны были начаться занятия по атмосферному электричеству.
Курс атмосферного электричества преподавал доцент по имени Чжан Бинь. Лет пятидесяти, не высокий и не маленький, в очках, не толстых и не тонких, голос не громкий и не тихий, и лекции его не были ни замечательными, ни ужасными. Одним словом, совершенно средний человек, но только он слегка прихрамывал на левую ногу, хотя заметить это можно было, только если присмотреться внимательно.
В тот день я остался после занятий в лекционном зале один, если не считать Чжан Биня, который собирал свои вещи на кафедре и не замечал меня. Осеннее солнце бросало в зал золотистые лучи, слой золотистых листьев покрывал подоконник.
Встав, я подошел к кафедре.
– Профессор Чжан, я хочу задать вам вопрос, совершенно не связанный с темой сегодняшней лекции.
Смерив меня взглядом, профессор кивнул и снова переключил внимание на свои вещи.
– Это связано с шаровой молнией. Что вы можете о ней рассказать?
Я произнес слова, которые хранил в самых потаенных глубинах своего сердца, не смея высказать их вслух.
Оторвавшись от своих вещей, профессор поднял взгляд, но не на меня, а в окно на заходящее солнце, словно именно об этом я и спрашивал.
– Что именно вы хотите узнать? – помолчав, спросил он.
– Всё, – ответил я.
Чжан Бинь продолжал смотреть на солнце, купаясь в его лучах. Оно в это время было еще довольно ярким. Неужели ему не слепило глаза?
– Например, историческая справка, – подсказал я.
– В Европе первые упоминания относятся к Средним векам. В Китае относительно подробное описание сделал Чжан Цзюйчжэн во времена династии Мин. Однако первое строгое научное описание датируется лишь 1837 годом, и только последние сорок лет научное сообщество воспринимает шаровую молнию как природное явление.
– Есть
