– На столе удобно, – хихикнула она, явно на что-то намекая. Однако все же села в кресло.
– А что ты вчера сделал с Мишиным?
– А что случилось? – удивился я.
– Ну, он от тебя вышел на подкошенных и больше вчера вообще ко мне не приставал, не терся у стола, как всегда. А сегодня вообще прислал на почту копию заявления об отпуске с последующим увольнением.
– Что?!
– Ой, да ладно, – равнодушно махнула она рукой. – Все равно я пока заявление Шацкому не отдавала. Решила с тобой посоветоваться.
– Блин, – потер я лоб. – Это… наверное, я виноват… мы поговорили с ним вчера нехорошо.
– Ну и что? Пусть увольняется. Будет ему уроком. Не фиг чужие аккаунты ломать.
– Ты знаешь?! – опешил я.
– Да вся редакция знает, – откусила она кусочек печенья. – Он же всем разболтал. Трепло кукурузное! Думает, только я не знаю, трясется. И к тому же там нет ничего такого. Легкая эротика… не то, что у тебя. – И она подмигнула мне, запивая печенье кофе.
– Я все удалил, – вдруг выпалил я.
– Ка-а-ак? – Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами невинной нимфоманки. – Ты же обещал мне перекинуть?!
– Маш, там все равно ничего такого не было… тоже.
– Ну да, ну да, – поджала она губы, пристально глядя на меня смеющимися глазами. – Врешь, что удалил!
– Нет, правда, – кивнул я и добавил совершенно неожиданно для себя: – Зато я с Литовченко договорился, возьму у него свет, «зеркалку» и устроим тебе настоящую фотосессию!
– Правда?! Ну ты извращенец, – одобрительно констатировала секретарь. – Давай через пару дней. Как раз гости из Краснодара уедут.
– Ну да, там решим, – неопределенно кивнул я. – Слушай, я сейчас отправлю Курыгину материал. А то у меня дедлайн. Ты, конечно, если хочешь, можешь здесь посидеть… То есть я очень хотел бы, чтобы ты со мной побыла.
– Да ладно, все понятно, – Маша картинно надула губки и поднялась с кресла. – Ну, если вы больше ничего не хотите, тогда работайте, Иван Николаевич. Вот вам еще пол-кофе.
– И полпеченья! – в тон ей добавил я.
– Нет, – уточнила она. – Печенья еще три. Мягко подойдя к двери, беззвучно повернула ключ и вышла из кабинета, обернувшись на прощание.
Едва закрылась дверь, я зажал себе рот, чтобы не закричать: «Маша? Маша??? Маша???!!!»
Какого черта?! О чем я вообще думал? Секретарь! На работе!!! Стеклянные стены, куча народу вокруг. Это казалось настолько безрассудным и нелепым, что просто не укладывалось в голове! В своей жизни никогда не питал к ней никаких чувств. Симпатичная девчонка, слегка глуповатая, одинокая. Все эти слухи про Шацкого, которые вполне могли бы быть правдой. И тут я! Ну Иван Николаич, ну балбес! И в этот момент искренне жалел себя того, другого. На кого ты променял Веронику? И вообще, на что ты променял свою жизнь?
Променял.
Но только не я. Я ведь остался прежним. Я люблю жену, я люблю сына. Я не хочу иметь ничего общего с тем, что узнал о себе за последние пару дней! Мне следовало остановить это, пока обо всем не узнала Вероника, ее родители, мой отец. Как я буду смотреть им в глаза? Именно я, а не тот второй дурак, который все только портит.
Я понял, что мне нужен план. План возвращения не только Максима, но и вообще моей настоящей жизни. Положив перед собой лист бумаги, я взял ручку и написал:
«Найти».
Потом я зачеркнул слово «найти» и вывел «прекратить». Замер с ручкой в руке. Правда была в том, что не было никакого плана. И быть не могло. Даже записывать что-то было глупо.
Но что я знал точно, мне следовало расстаться с этими моими «новыми девушками». Как? А вот шут его знает как! Я только что, десять минут назад, пообещал Маше фотосессию. И ведь через пару дней она напомнит мне об этом. Надо срочно… бежать!
Я взял телефон и набрал номер Шацкого.
– Пал Палыч?
– Да, Вань, привет, как дела?
– Работаем.
– Это хорошо.
– Пал Палыч, у меня к вам просьба.
– Какая?
– Мне срочно нужен отпуск, на месяц.
– На месяц?!
– Ну да, по семейным обстоятельствам. Отец плохо себя чувствует, надо его отвезти в больницу. За рубеж.
Опять вранье, но выхода не было.
– Пал Палыч, я все буду по «отдаленке» делать.
– Слушай, – прервал он меня. – Я сейчас приеду уже, минут через двадцать. Заходи ко мне. Все обсудим. Может, я смогу чем-то помочь.
– Да, хорошо, спасибо. Зайду.
Я завершил вызов. Бежать! Вот каким был мой план. Безупречный и прекрасный. Как позорный трус, как подлый предатель. Бежать!
Следующие полчаса до встречи с Шацким я посвятил изобретению легенды с больным отцом. Точнее, это была не легенда даже, а слегка дополненная реальность. Когда у папы около 10 лет назад впервые проявился туннельный синдром и он только начал жаловаться на боль и онемение в кистях, ему предлагали сделать операцию. Речь шла о клинике в Германии, на которую нужны были деньги. И, если порыться по сусекам, кое-что продать и занять, то найти их было можно. Но мой барабанщик уперся и заявил, что сможет все решить разминкой, а операции еще не гарантия. Мол, может что-то пойти не так, а лишиться рук он не желает. В итоге массажи, натирки, мази. Ему даже стало полегче. Но потом последовала скоропостижная смерть мамы, которая за всем этим следила, и отец сник. Ему было все тяжелее играть, и в итоге руки музыканта потеряли всякую подвижность, необходимую для игры за установкой. Папа ушел из оркестра. На мои попытки отправить его на операцию он отвечал, что не хочет ничего и просто устал. Поэтому терпел боль, иногда помогая себе болеутоляющими таблетками. Смерть мамы была для него, как я и говорил, тяжелым ударом. Словно его лишили какого-то ориентира, вынули стержень. Вроде бы он оставался на людях таким же веселым балагуром, но уже не было того огня в глазах, и бог его знает, что он там переживал, сидя в одиночестве в своей квартире!
Мама уже тяжело болела, когда родился внук, но успела увидеть его новорожденным. Мы привозили Максима в онкологический центр. Она слабо улыбалась, но отказалась брать его на руки, словно боясь передать моему сыну свой тяжелый недуг. Вероника тогда рыдала в коридоре клиники, и я впервые увидел отца таким серым, погасшим. Мне тоже было тяжело, но, к удивлению многих, я перенес все эти события легко. Мне стыдно признаться в этом, но я даже не плакал ни разу. Словно понимал, что ничего этим изменить не смогу. Воспринимал все как должное.
Мама сама мне говорила, что, когда люди уходят, нужно улыбаться, так им будет легче покинуть этот мир. Насколько возможно, я старался следовать ее советам, поэтому и вокруг папы, что называется, с бубном не плясал. Если он
