– Нет, не под землей, – отмахнулся он. – Под землей – центр мира. Это моя теория, из-за которой меня и турнули из университета, но это не важно. Это ты должен помнить?
Что-то подобное я припоминал. Ходили слухи, что его сократили с кафедры из-за какой-то ссоры с деканом. Но это было так давно, что практически не имело никакого значения.
– И вот я пошел преподавать в духовную семинарию. Там познакомился с отцом Иннокентием. Он поддержал меня. Все эти годы мы с ним разрабатывали мою теорию. Ведь что получается? Наши взоры в поисках Бога всегда устремлены вверх. Но мы никогда не достигнем его. Это невозможно, потому что Бог и есть непостижимое. Но можно найти его путь. Можно хотя бы постараться его понять.
– Зачем?
– Как «зачем»? Это же суть мира! Смысл всего, ради чего мы живем!
– Но почему под землей?
– Ваня, чтобы понять, куда ты идешь, нужно сначала найти откуда. Центр нашего мира – там, – он указал себе под ноги и затем перевел палец в небо. – А цель – там! Обнаружив источник, мы сможем осмыслить весь путь. Мы прекратим воевать, убивать друг друга, потому что это от невежества, от страха. Человек, уверенный в своих силах, никогда не нападет. Атакует только слабый.
Я не стал вслух подвергать сомнению спорность его утверждений. Да мне и не важно было сейчас это. Но какую роль сыграл во всем этом я? И как это может помочь в решении моего вопроса?
– Мы все станем провидцами, мы будем счастливы, потому что точно будем знать, куда движемся. Понимаешь? Скажем, есть отправная точка, энергетический центр, откуда мы отправились в свой путь. И раньше я никак не мог понять, как мы сможем отыскать его? Для меня было очевидно, что это где-то в толще земли. Потому что Земля – наша мать, место, где мы живем. Ее энергетический центр внутри. Возможно, это магнитный полюс, или ядро. У этого центра есть колебания, информация, которую он распространяет. Только мы их никогда не услышим на поверхности. Очень слабые колебания есть в глубинах моря. Их улавливали еще глубоководные аппараты «Мир». И я долгое время полагал, что можно взять эти записи, а еще расшифровать «голоса вулканов», выявить какую-то закономерность. Мы снаряжали экспедиции. Но тщетно. Вода слишком непостоянна. Вулканы очень шумные, слишком много огня и коррозии. Данные неточны. И тогда я предположил, что это должно быть какое-то максимально глубокое место к центру планеты. Возможно, рукотворное. И когда мы встретились полгода назад… – тут он вопросительно посмотрел на меня. А во мне вновь шевельнулось подозрение, что его рассказ не так уж бессмысленен. Как будто в памяти всплывал и тот вечер, и наш разговор. Но все было туманно и неясно… Снова переплетались воспоминания настоящие и новые. Прочитав выражение моего лица и поняв, что я почти наверняка не помню этого факта, он продолжил: – Так вот, когда мы встретились, я рассказал тебе все это. Ты же был моим любимым учеником, самым сообразительным и перспективным.
Я смотрел на этого увлеченного человечка с горящим взором из-под очков и не мог понять, какое отношение имею ко всему этому.
– И когда через несколько дней ты позвонил мне и высказал свое предположение, я просто прыгал от радости. Настолько все оказалось просто.
– И что я сказал?
– Гениально! Ты предложил провести воображаемые линии из центров зарождения всех религий и найти точку пересечения…
Я почти начал догадываться, к чему он клонит:
– И она, Данила Алексеевич, оказалась здесь?
– Да, да, да! – Он заходил кругами, не в состоянии удержать в себе распирающую его энергию движения. – Здесь! Они знали это или просто попали случайно, во что я, кстати, не верю, но копали именно здесь!
– А зачем тогда остальные скважины бурили?
– Сетка. Аппаратура тогда была неточная, не было таких технологий, как мы имеем сейчас. Поэтому нужна была карта координат. И если посмотреть на нее, то все эти вышки находятся на линиях отсюда к центрам зарождения религий. Но сейчас, с твоей идеей, это даже уже не важно! Нам достаточно записать всю информацию здесь, расшифровать ее, и мы получим все данные об источнике. Мы нашли к нему Ворота, и нужен был только ключ. Благодаря тебе мы его нашли, – закончил он торжествующе.
– Но вы не сказали главное, – напомнил я ему, – почему нормально то, что я ничего не помню?
– О! – Мещеряков подмигнул мне. – Это хороший вопрос. У меня есть две теории. Первая – источник таким образом пытается защитить информацию. И если ты дал ключ, то защита выстраивается против тебя. Это вибрации, которых мы можем не ощущать, но они есть. Они влияют на нашу память, на наши чувства. Поэтому чем дальше, тем больше ты терял связь с действительностью. Наташа заметила это и попросила меня помочь. А чтобы ты все вспомнил, тебе нужно было приехать сюда. Все просто.
– А вторая теория?
– Вторая, – Мещеряков поправил очки, – у тебя просто рассеянный склероз.
– Прекрасно! – взмахнул я руками.
– Правильно, – кивнул он, – прекрасно. Но я верю, что ты все вспомнишь.
– Да не так! – решился я. – Данил Алексеич, я не вспомню ничего, потому что не было этого. Послушайте меня, только внимательно. Не зря я вам сегодня сказал о том, что я был кем-то другим. Правда в том, что еще десять дней назад у меня была совсем другая жизнь. В ней я также работаю в газете, у меня практически тот же круг друзей и знакомых, у меня есть жена, но в этой моей жизни я не общаюсь ни с вами, ни с Наташей уже лет семь-восемь как. С университета. В этой жизни у меня есть ребенок. Мой сын, Максим.
Преподаватель слушал меня внимательно, ловя каждое слово, и согласно кивал.
– Так вот, в одно прекрасное утро все изменилось. У меня появилась новая, совершенно незнакомая мне жизнь. А Максима как будто и не было никогда. Вот почему я здесь. Я ищу его. Но никто о нем не помнит, кроме меня, понимаете?
– Параллельная действительность… – Мещеряков растерянно хлопал глазами.
– Это для вас она параллельная. А для меня настоящая. Это моя жизнь. И я не знаю, как об этом рассказать Наталье. Здесь, похоже, у меня с ней роман. Но в реальности этого ничего нет! Мы даже не созваниваемся с ней.
Возникла пауза, во время которой я смотрел на Мещерякова. А тот перебирал губами, словно повторяя что-то и сосредоточенно разглядывал каменистый унылый пейзаж, уходящий за горизонт.
– Мы спорили об этом. Иннокентий говорил… – неожиданно сообщил он.
– Какой Иннокентий? – не понял я.
– Ну, отец Иннокентий, о котором я тебе говорил. Наш куратор в РПЦ.
– Так в этом еще и Церковь
