– Только вспомни Десмонда, сидящего все эти годы в лондонской тюрьме. Он им доверял.
– Десмонд, считай, их человек. Нормандец. Их кровь. Не О’Нилы.
– Fubun, – говорит слепой поэт О’Махон тихим тенором, и все стихают. – Позор вражескому оружию! Позор золотой цепи! Позор суду, который говорит на английском! Позор отвергающим сына Марии!
Хью прислушивается то к одному оратору, то к другому, напуганный истовыми проклятьями. Внимание О’Нилов приковано к мальчику.
* * *В пасхальную неделю из серебристого утреннего тумана с юга появилась медленная процессия пеших и всадников. Даже если бы Хью, наблюдая из башни, не разглядел красно-золотого флага лорда-наместника Ирландии, чье полотнище затрепетало от внезапного порыва промозглого ветра, он все равно бы догадался, что гости – англичане, а не ирландцы. Солдаты маршировали стройными шеренгами, образуя темный крест: в центре флаг и фургон, где ехал наместник, окруженный солдатами с длинными ружьями за плечами, в арьергарде плелся бык, волочивший повозку.
Хью с обезьяньей прытью спустился с башни, выкрикивая новость, но процессию уже заметили. Фелим, О’Хаган и Терлох уже садились на коней, чтобы встретить гостей. Хью велел конюхам привести его пони, но Фелим, натягивая английские кожаные перчатки, сказал:
– Оставайся.
– Я с вами, – заупрямился Хью и прикрикнул на мальчишку-конюха: – А ну, живо!
Лошадь Фелима затрясла головой и, пританцовывая, двинулась с места. Фелим, сердито натянув поводья, приказал Хью слушаться. Дядя побагровел от гнева на строптивую лошадь и непокорного мальчишку, а Хью, смеясь, уже сидел верхом на пони.
Терлох молча наблюдал за происходящим, потом остановил Фелима взмахом руки и притянул мальчишку к себе.
– Какая разница, когда они его увидят, – заметил он и неожиданно мягким движением пригладил волосы Хью.
Англичан и ирландцев разделял заболоченный ручей. Герольды встретились на его середине и обменялись официальными приветствиями.
Лорд-наместник, проявляя учтивость, выехал вперед в сопровождении лишь знаменосца, разбрызгивая воду и помахивая Терлоху рукой в перчатке. Терлох тут же двинулся ему навстречу, потом спрыгнул с коня, взял у лорда поводья и пожал ему руку.
Хью, наблюдавший за осторожными церемониями, оробел и спрятался за всхрапывающим гнедым Фелима. Сэр Генри Сидни был огромен: его белозубый рот прятался в черной бороде, доходящей до самых глаз, маленьких и черных. Его тонкий меч казался безобидной игрушкой на фоне мощных бедер в панталонах и высоких сапог. Его широкая грудь была скрыта за огромной кирасой, напоминавшей бочку, – по последней моде. Хью подумал, что он сам вполне мог бы укрыться в таком доспехе весь, целиком. Сэр Генри поднял руку, облаченную в присборенный, украшенный фестонами рукав. Хью никогда не видел таких сложных фасонов. Маленький отряд двинулся в путь, и сэр Генри заметил мальчика.
Позднее Хью О’Нил обнаружит в глубинах своей души шкатулку или нечто вроде сундука или ларца, где запечатлелись отдельные события его жизни: важные, ужасные, а иногда, казалось бы, сущие мелочи, но всегда яркие, как наяву, пробуждающие те самые доподлинные чувства и ощущения.
Среди самых первых событий шкатулка сохранит и этот день, когда Терлох подвел лошадь с сэром Генри к мальчику. Лорд взял тоненькую, словно хрупкую веточку, руку ребенка своей широкой ладонью и заговорил с ним по-английски.
Все сохранилось в памяти: смеющийся темноволосый великан, звон конской упряжи, резкий запах свежего помета, даже приглушенный блеск росы на серебряных доспехах сэра Генри.
Во сне и наяву, в Лондоне, в Риме, этот момент будет время от времени всплывать в памяти, а Хью будет вглядываться в частичку прошлого, словно в серебристо-зеленый опал, и вспоминать.
Сэр Генри решил взять Хью О’Нила под свою опеку и увезти в Англию. Переговоры о судьбе мальчика шли несколько дней. Сэр Генри был терпелив и осторожен, пока О’Нилы в который раз расписывали, каких мучений натерпелись при власти Шона. Осторожен, чтобы не связать себя большим обязательством, чем он уже обещал. Он будет добрым другом барону Данганнону, как он называл Хью, давая понять, что это сулит изрядные преимущества, например, графство Тирон, которое после смерти Конна осталось в руках королевы, никому не дарованное.
Он подарил Хью кинжал в ножнах. В эфесе слоновой кости поблескивал небольшой изумруд необычного оттенка. Сэр Генри рассказал мальчику, что камень – с захваченного испанского корабля из Перу, что на другом конце света. Хью, не участвовавший в переговорах, сидел среди женщин, вертел кинжал в руках, размышляя, что такое «другой конец света».
Поняв, что ему предстоит поездка в Англию с сэром Генри, он застеснялся и притих, не отваживаясь даже спросить, каково живется в тех землях. Он пытался представить себе Англию. Воображение рисовало бесконечные ряды каменных строений – все огромные, наподобие собора в Арме, куда даже не заглядывает солнце.
Однажды вечером за ужином сэр Генри заметил, что Хью слоняется у залы, заглядывая в дверь. Англичанин поднял кубок и позвал мальчика:
– Заходите, юный лорд.
Ирландцы заулыбались и засмеялись, услышав титул, хотя Хью, сомневаясь в своем английском, подозревал, что над ним подшучивают. Его подзывали жестами. Не дожидаясь, пока его подтолкнут, он выпрямился во весь рост и, держа руку на эфесе кинжала, висящего на перевязи, сам шагнул к великану.
– Милорд, вы согласны ехать со мной в Англию? – спросил сэр Генри.
– Если мои дяди разрешат.
– Они не против. Вы встретитесь с королевой.
Хью ничего не ответил. Как выглядит королева, он себе представить не мог.
Сэр Генри опустил тяжелую, как камень, ручищу на плечо мальчика.
– У меня сынок такого же возраста. Может, чуть помоложе. Его зовут Филипп.
– Фелим?
– Английское имя – Филипп. Слушайте, поедемте завтра, а?
Сэр Генри взглянул на присутствующих смеющимися глазами. Он подшучивал над мальчиком, завтрашний отъезд уже был делом решенным.
– Не рановато ли завтра? – сказал Хью, подражая зычному голосу Терлоха и чувствуя, как сердце ушло в пятки.
Грянул хохот, и мальчик оглянулся на зубоскалов. Стыд взял верх над страхом.
– Если милорду угодно, мы отправимся завтра. В Англию.
Раздались одобрительные возгласы, а сэр Генри медленно закивал огромной, как у быка, головой. Хью поклонился и зашагал к двери, сдерживаясь, чтобы не пуститься наутек.
Выскочив из замка, он промчался по грязной улочке между надворными постройками, мимо бездельничающей стражи в поля, которые с приближением сумерек заволакивало густым туманом. Он без остановки летел хоженым путем по влажной, шелестящей траве к расколотому дубу, который стоял там с незапамятных времен, словно скрюченная черная рука с узловатыми пальцами.
Подле того дуба в траве едва проступали цепочки древних замшелых камней, служивших когда-то фундаментом монашеской обители; на месте обвалившегося погреба земля просела неровными впадинами. Как раз здесь Хью практически случайно добыл своего первого кролика.
В тот день он не собирался охотиться. Он сидел на камне, подставив лицо солнцу, ни о чем не думая, с копьем на коленях.
Когда он открыл глаза, то ничего не видел, кроме коричневого кроличьего силуэта, до которого можно было легко дотянуться. С тех пор он считал это место счастливым, хотя ни за что не пошел бы сюда ночью. Сейчас ноги сами привели его, прежде чем он о нем вспомнил, до того как из головы улетучились мысли о голосах и лицах в зале. Он почти подошел к дубу, когда заметил, что на старых камнях кто‐то сидит.
– Кто здесь? – спросил человек, не поворачивая головы. – Это ты, Хью О’Нил?
– Я, – ответил Хью, удивляясь, как слепой поэт почти всегда узнавал, кто к нему идет.
Слепой похлопал по камню рядом с собой и позвал:
– Иди сюда, – так и не обернувшись, ибо ему это было ни к чему, но Хью всё
