мебели тоже пополнили ее объем. Как и прах давно умершего Пеппера.
Но у меня не было ощущения, что я брел по колено в пыли, подходя к окну. В самом деле, с того времени, как я проснулся, миновало немало лет, но это было ничто по сравнению с не поддающимся счету временем, прошедшим за время моего сна. Теперь я вспомнил, что уснул, сидя на стуле. Он что, тоже пропал?.. Я посмотрел на то место, где он стоял. Разумеется, никакого стула там не было. Я не мог понять, исчез ли он до моего пробуждения или после. Если бы он рассыпался подо мной, это, наверное, разбудило бы меня. Впрочем, толстого слоя пыли, покрывавшего пол, должно было хватить на то, чтобы смягчить падение, а значит, я проспал на слое пыли миллион лет или больше.
Пока эти мысли бродили у меня в голове, я снова случайно бросил взгляд на то место, где раньше стоял мой стул. И тут в первый раз заметил, что в пыли нет моих следов, ведущих от того места к окну. Значит, с тех пор как я очнулся, прошли целые века, десятки тысяч лет!
Продолжая рассматривать место, где когда-то стоял стул, я заметил продолговатое закругленное возвышение. Оно не настолько расползлось, чтобы я не мог понять его причину. Я знал — меня била дрожь от этого знания, — что там, на том месте, где я спал, лежит тело человека, умершего столетия назад!.. Оно лежало на правом боку, спиной ко мне. Я мог проследить каждую округлость, каждую линию, сглаженную черной пылью. Я попытался объяснить себе его присутствие здесь. И был совершенно сбит с толку тем, что он лежал как раз там, куда упал бы я, если бы стул подо мною рассыпался в прах.
Потом возникла догадка, потрясшая меня. Страшная, невыносимая, она тем не менее превратилась в уверенность. Тело под этим покровом, под саваном из пыли, было мое собственное. Это не нуждалось в доказательствах. Удивительно, как я не понял этого раньше. Я стал бестелесным.
Некоторое время я просто стоял, пытаясь обдумать возникшую проблему. В свое время — не знаю, сколько тысяч лет назад, — я в какой-то мере достиг спокойствия, достаточного, чтобы не обращать внимания на то, что происходит вокруг.
Теперь я увидел, как продолговатый холмик осыпался, стал того же уровня, что и остальной слой пыли. И новые неуловимые частицы легли поверх могильного праха, перемолотого вечностью. Я долго стоял, отвернувшись от окна, а когда пришел в себя, мир ушел еще на века в будущее.
Осмотревшись, я заметил, что время произвело свою разрушительную работу даже в этом древнем загадочном здании. То, что дом простоял все это время, на мой взгляд, доказывало, что он отличается от всех других строений. Странно, что я прежде не задумывался о его разрушении: ведь такого длительного периода было бы достаточно, чтобы обратить в пыль камни, из которых он сооружен. Впрочем, и он, несомненно, разрушался: штукатурка со стен осыпалась, а деревянная отделка исчезла на много веков раньше.
Пока я предавался раздумьям, одно из ромбовидных стекол выпало из оконного переплета и с мягким стуком упало на подоконник позади меня, подняв легкое облачко пыли. Повернув голову, я заметил свет в щели между камнями в кладке наружной стены. Очевидно, вывалилась скреплявшая их известь…
Немного погодя я снова выглянул в окно и обнаружил, что скорость времени стала беспредельной. Боковая дрожь солнечного потока была настолько быстрой, что танцующий полукруг пламени поглощался и исчезал в широкой полосе огня, покрывавшей половину южного неба с востока до запада.
Я перевел взгляд на сады. Они представлялись неясным пятном грязноватого бледно-зеленого цвета. Мне показалось, они стали выше, чем в былые дни, подобрались ближе к окну, разрослись, но по-прежнему находились далеко подо мной, потому что скала над входом в яму, на которой стоял дом, выгнулась более крутой дугой.
Потом я заметил изменение окраски садов. Бледный грязно-зеленый становился все бледнее, пока не превратился в белый. Наконец, спустя долгое время, сады стали серовато-белыми и оставались такими долго. Потом серый начал выцветать, как прежде зеленый, и все стало мертвенно-белым. Этот цвет так и остался постоянным, неизменным. В конце концов я понял, что на всю северную часть мира лег снег.
И так миллионы лет время летело вперед сквозь вечность к концу — к концу, о котором в давние земные дни я отвлеченно и лениво размышлял. А теперь он приближался с такой скоростью, какой никто не мог себе представить.
Поняв это, я испытал живейшее, хотя и нездоровое любопытство относительно того, что случится, когда наступит конец, — но, как ни удивительно, не мог ничего вообразить.
Разрушение дома продолжалось. Несколько остававшихся стекол давно вывалились, и время от времени мягкий стук и маленькое облачко поднявшейся пыли свидетельствовали о том, что выпал еще один камень кладки или кусок извести.
Я снова смотрел вниз, на туманный белесый пейзаж. Иногда взгляд мой возвращался к горящей полосе тусклого пламени, в которую превратилось — и спряталось в ней — солнце. Время от времени я оглядывался назад, в сгущавшуюся тьму большой безмолвной комнаты с вековым ковром пыли…
Так я, охваченный усталостью, в изумлении наблюдал за миром в течение летящих веков, все больше запутываясь в изнуряющих душу думах.
Замедление вращения
Быть может, прошел миллион лет, когда я заметил, что широкая огненная полоса, освещающая мир…
Через еще один немыслимо длительный промежуток времени все громадное пламя приобрело глубокий медный цвет, постепенно потемневший до медно-красного, к которому теперь примешивался глубокий тяжелый пурпурный оттенок со странным кровавым отблеском.
Хотя свет потускнел, я мог различить, что скорость солнца не уменьшилась. Оно все еще неслось в ослепительной вуали.
Мир, насколько я мог его видеть, был покрыт ужасной мрачной тенью — похоже, в самом деле приближался последний его день.
Солнце умирало, в этом можно было не сомневаться, но Земля все еще вращалась и летела сквозь пространство и сквозь века. Помню, что тут я впал в замешательство. Впоследствии я понял, что мысленно погрузился в странный хаос фрагментов современных теорий и древней библейской истории о конце света.
Затем впервые у меня мелькнуло воспоминание о том, как Солнце с системой своих планет неслось сквозь пространство с невероятной скоростью. Сразу же возник вопрос: куда? Я очень долго раздумывал над этим, но в конце концов, поняв тщету своих попыток, стал думать о другом. Меня интересовало, сколько еще может выстоять этот дом, и я спрашивал себя, неужели я обречен остаться бестелесным и быть на земле во время тьмы, — я знал, что она наступает. Потом снова стал размышлять о возможном направлении передвижения Солнца сквозь космические пространства. Так прошло неизмеримо долгое время.
По мере того как время шло, стал ощутим холод великой зимы. Разумеется, при умирающем солнце холод неизбежно должен быть очень силен. Медленно, медленно, пока столетия скользили в вечность, земля погружалась во все более глубокий и более красный сумрак. Тусклое пламя в небе приобрело сумрачный и густой оттенок. Огненная сумеречная завеса пламени, трепетавшая над головой и спускавшаяся в южную часть неба, начала сжиматься и становиться тоньше, и в ней, словно дрожащую струну арфы, я снова различил трепещущий поток солнечных лучей, идущий с севера на юг.
Мало-помалу сходство солнечного потока с огненной пеленой исчезло, и я увидел его несомненно замедляющееся биение, но даже тогда скорость колебаний была необычайно высока. Яркость огненной дуги постепенно ослабевала. Внизу неясно вырисовывался мир — трудноразличимый, призрачный.
Над моей головой огненная река колебалась все слабее и слабее, пока не стала смещаться к югу и северу мощными рывками, длившимися не одну секунду. Прошло время — и каждое колебание стало длиться около минуты, и вновь прошло время, видимое движение перестало быть различимо, а струящееся пламя потекло тусклой огненной рекой по мертвеющему небу.
Потом огненная дуга стала вырисовываться не так резко. Всматриваясь внимательнее, я различал черные полосы. Вдруг движение потока прекратилось, и я заметил, что мгновенно стало темнее. Сумрак сгущался, пока не перешел в ночь, краткий, но регулярно повторяющийся интервал над утомленным
