Прошли секунды, прежде чем он ответил.
— Тебе лучше не знать. Поверь мне. Некоторые вещи лучше оставить в темноте, которой они принадлежат.
Потом он осушил свою бутылку кока-колы одним длинным глотком и вышел из комнаты.
Глава 4
Пронзительный крик петуха разбудил меня следующим утром. Он кукарекал каждые десять минут, говоря мне, что наступил рассвет, хотя было ощущение, что я только что заснула. Я вскочила с постели, дрожа в мууме Гомы, и подошла к окну.
Света было как раз достаточно, чтобы разглядеть фигуру на полях. Джек на тракторе вспахивал голый участок земли. Я попыталась представить себе, на что это было бы похоже — скорбеть о ком-то в том месте, где всё растёт, где каждый день новая жизнь прорывается сквозь землю яркими зелеными побегами.
«Куда ты меня привела, Мо? Что ты показываешь мне?».
Я направилась в прачечную и обнаружила, что мою одежду выстирали, выгладили и её можно носить. Я надела её, наслаждаясь теплом, которое всё ещё сохранилось в ней.
— О, хорошо. Ты встала, — сказала Гома, когда я вошла на кухню. — Завтрак готов. Будь добра, приведи Бахати и Схоластику. Они в библиотеке.
Дом представлял собой хаотичное строение, новые помещения пристраивались к основному зданию годами, образовывая повсюду укромные уголки и закоулки. Мне понадобилось некоторое время, чтобы найти Бахати и Схоластику, и когда у меня это получилось, я остановилась на полдороге.
Они сидели на полу друг напротив друга — один из них был высоким, худым и темным, как ночь, другая — мягкая и серебристая, как лунный свет, — наблюдая за самым странным зрелищем: черепаха с жёлтым воздушным шаром, обвязанным вокруг неё, пересекала пол между ними. Они искоса посмотрели на меня, потом опять на черепаху, а потом друг на друга. Черепаха брела на своих круглых коротких ногах, переваливаясь на них — левая, потом правая, как сварливый старик, качая головой с мрачным неодобрением. Мы все одновременно стали смеяться. Хихиканье Схоластики заполнило пространство, даже после того, как я и Бахати остановились, чтобы отдышаться.
— Пойдёмте, вы, двое. Завтрак уже готов, — сказала я, изображая, что ем, для Схоластики. Я направилась к двери, но остановилась во второй раз за это утро.
Джек стоял и смотрел на Схоластику. Его сапоги были грязными, рукава закатаны, одна нога выставлена вперед, но он никуда не шёл, как будто его заморозило от звука её смеха — маленькой девочки в платье его дочери, хихикающей над черепахой и воздушным шаром.
Схоластика замолчала, как только увидела его, она по-прежнему настороженно относилась к его реакции на нее прошлой ночью. Девочка опустила голову, когда он вошел в комнату и двинулся к ней. Секунды тикали в неловком молчании, как его тень нависла над ней. Потом он что-то сказал ей на суахили. Она кивнула и вернулась назад, глядя на черепаху. Джек достал что-то из своего кармана и лопнул шарик.
БАХ.
Черепаха втянула свою голову и лапы в панцирь так быстро, что воздух вырвался из её лёгких с длинным шипением. Она лежала на полу, раздражённая и недовольная, в клочьях воздушного шара, как с маленькими жёлтыми флажками для капитуляции.
— И это самое быстрое передвижение Аристотеля, которое ты можешь увидеть, — заметил Джек, прежде чем повторить это на суахили для Схоластики. Он опустился на колени рядом с напуганной черепахой и погладил её раковину.
— Ты в порядке, малыш?
Аристотель осторожно высунул свою шероховатую голову и посмотрел на Джека с капризным презрением.
Схоластика расхохоталась. Она смеялась так сильно, что перевернулась, держась за живот. Джек сидел и смотрел на нее, его кадык подпрыгивал, как если бы звук смеха пронзал его сердце сладостной дрожью. Он поднялся и направился к углу, где была куча других желтых воздушных шаров, и передал один из них Схоластике. Она взяла его и указала на черепаху.
— Нет, — он покачал головой. — Для тебя.
— Господи, — вошла Гома и посмотрела на нас на всех. — Я послала одного, чтобы привести остальных, и потеряла всех вас. Все на кухню. Пойдёмте, ну же.
Она направила нас к столу и наполнила наши тарелки едой.
— Кофе с нашей фермы, — сказала она, наливая мне и Бахати по чашке, прежде чем сесть.
— Очень вкусно, — сказал я после первого горячего глотка. — Спасибо. И спасибо, что привела мою одежду в порядок сегодня утром. Надеюсь, я буду вполовину так же активна, когда достигну вашего возраста.
— Это ферма, — ответила Гома. — Чистый воздух, тяжелая работа, свежие продукты.
Схоластика завязала свой воздушный шар к стулу рядом с Джеком и села возле него. Он смазал тост, намазал его вареньем и положил ей на тарелку. Он моргнул, когда она поблагодарила его, как будто это было что-то, что он сделал по привычке, не осознавая, пока не закончил.
— Я слышала, что ты спас беременную мать и ребёнка во время нападения на торговый центр, — сказал я, пока Бахати и Гома разговаривали на другом конце стола. — Это невероятно.
— Неужели?
Я положила вилку и посмотрела на него.
— В чем твоя проблема? Каждый раз, когда я пытаюсь быть милой, ты бросаешь мне это назад в лицо. Каждый раз, когда я думаю, что у тебя есть другая сторона, ты снова становишься придурком.
— Это потому, что я придурок. Я придурок, который позволил дочери умереть. В этот день я был в торговом центре. Прямо там. И я остановился, чтобы сначала вывести парочку незнакомых людей. Я был слишком занят, спасая другие жизни.
— Ты когда-нибудь думал, что, возможно, они спасли твою жизнь?
— Ты думаешь, они меня спасли? — Джек засмеялся. Смехом, который был совершенно чужим. Этот смех был наполнен глубокой, темной иронией. Он когда-нибудь смеялся как нормальные люди? Действительно смеялся?
Он наклонился через стол так близко, что я смогла разглядеть золотые ободки вокруг его ледяных синих радужек. Они были цвета пересохшей травы в саванне, ожидающей дождя.
— В тысяче жизней я бы умер тысячей смертей, чтобы спасти ее. Снова и снова, и снова.
Я ему поверила. Каждому слову. Из-за того, как он это сказал.
У меня не было ответа, поэтому я наблюдала, как он встал, открыл холодильник и потянулся за бутылкой колы. Он поместил край крышки на барную стойку и ударил по нему ладонью. Отбросив крышку, он придвинул стул, запрокинул голову и осушил бутылку на одном дыхании.
«Какой странный человек, — подумала я. — Кофейный плантатор, который не пил кофе».
Большинство людей утопили бы свои печали в чём-то посильнее. Джек выбрал бутылку колы. Может быть, он хотел в полной мере осознавать, полностью чувствовать боль. Может быть, Джек Уордену нравилась эта боль, потому что он считал, что
