— Куда? Что ты имеешь в виду, говоря, что они продали его?
— Я имею в виду, что его родители продали его, потому что у них слишком много ртов, чтобы прокормить их. Там двое маленьких и ещё трое в поле. Они пожертвовали одним ребенком, чтобы другие могли жить. Они получили семена для своей фермы, кучу цыплят и достаточное количество еды, чтобы продержаться некоторое время.
— Я поняла, — сказала я, хотя это потрясло меня. Я многое повидала, сопровождая отца в его заграничных поездках. И хорошее, и плохое.
— Это ужасно, что его родители были вынуждены сделать нечто подобное, но Джума в хорошей семье, верно? Я имею в виду, они действительно хотели лучшего для него, раз согласились с тем, чтобы Мо и Габриэль проделали сюда весь этот путь, чтобы забрать его.
— Джума — ребёнок-альбинос. — Джек всё ещё был в ярости. Не разъярённо злой, но разбитый, подавленно яростный. Он выплёвывал слова, словно не мог их удержать. — Мёртвый он стоит больше, чем живой. На альбиносов здесь охотятся ради их частей тела, потому что люди верят, что они обладают магическими свойствами. Ведьмы делают из них талисманы: зубы, глаза, внутренние органы. Рыбаки вплетают волосы альбиносов в рыболовные сети, потому что они думают, что это привлечёт больше рыбы. Политики нанимают охотников на альбиносов, чтобы заполучить их конечности и кровь, чтобы они помогли победить на выборах. Богатые покупатели платят за них большие деньги. Три тысячи долларов за руку или за ногу. Пятьдесят тысяч на все тело, может быть, больше.
Джек посмотрел на меня в первый раз с тех пор, как он вытащил меня из хижины.
— Так что, нет. Джума не в хорошей семье, потому что Джума мёртв.
Его слова были шокирующими. Я знала, что альбиносы находятся в опасности, но предположила, что это произошло из-за того, что над ними издевались, задирали, подвергали остракизму или физическому насилию. Я не представляла себе ничего столь же зверского, как их хладнокровное убийство ради прибыли, жадности и суеверия.
«Некоторые вещи лучше оставить в темноте, которой они принадлежат», — вспомнились мне слова Джека.
Это то, от чего он пытался меня оградить. Я думала, что справлюсь с этим. Я была большой девочкой. Я жила в большом мире. Но в тот момент, в бедствующем поселении Барака, под пылающим жаром послеполуденного солнца, я почувствовала слабость и головокружение — мне было тошно при мысли об искромсанном маленьком мальчике, преданном его собственными родителями. Я отвернулась от машины и натолкнулась на ближайшую хижину, благодарная за темноту в её тени, которая оградила меня от жителей деревни.
Они все знали.
Сельчане. Джек. Гома. Бахати. Схоластика.
Мо тоже знала.
Намного проще, когда люди думают, что они видят мать мзунгу и ребёнка мзунгу.
Раз в месяц Мо обеспечивала безопасную транспортировку одного из детей, которых разыскал Габриэль.
Теперь слова стали более понятными. Мо взяла на себя опасную миссию, но она знала.
Её так же вырвало на почву цвета охры, как и я меня? Она также дохромала до стены и упала на землю, когда впервые услышала об этом?
Нет. Мо была сильной. Она всегда была начеку, всегда крепко стояла на ногах. Она не зацикливалась на вещах, которые разбивали ей сердце. Как бойфренды, которые изменяли ей, или люди, которые её разочаровали, или события, которые разрушали её иллюзии. Она все принимала, подстраивалась и двигалась дальше.
— Мир разобьёт тебе сердце. Это данность. После того, как ты примешь это, становится легче, — сказала она после особо грубого разрыва отношений.
Что происходит, когда ты хочешь расстаться с миром, Мо? Когда он бросает на тебя что-то такое непростительное, что ты сворачиваешься калачиком в тени грязной хижины и уже никогда не хочешь снова увидеть его лицо?
Ответа не было. Подъехал Джек и стал ждать меня, удерживая машину на холостом ходу. Я уставилась на колеса, покрытые грязью и пылью за время нашего путешествия, в салоне лежали солнцезащитный крем и закуски для Джумы. Мы заберем их обратно невостребованными.
— Сколько, по-твоему, ему было лет? — спросила я, все ещё сидя на земле. Ему могло быть два, пять, десять, двенадцать.
— Мы никогда не узнаем, — ответил он, усталый и измученный.
— Разве мы не можем пойти к властям? Попросить их что-нибудь сделать?
— Если бы полиция могла что-то с этим сделать, этого бы не случилось. Ты не можешь сражаться с армией безымянных, безликих призраков. Даже если ты догонишь их, они всего лишь посредники, работающие на целителей, которых, в свою очередь, финансируют богатые, влиятельные покровители. Это не человек, с которым ты имеешь дело, Родел, или группа людей, — это образ мышления, менталитет. И это самый опасный враг из всех.
— Значит, мы ничего не сможем сделать? Просто принимаем это и двигаемся дальше? Потому что это не личное? Потому что это нас не касается?
— Да! Да, ты принимаешь это! Так же, как я должен был это принять, — глаза Джека стрельнули в меня обжигающей горечью. — Нет ничего более личного, чем потерять дочь. Ты думаешь, я не хотел наказать людей, ответственных за убийство Лили? Ты думаешь, я не пытался представить себе их лица? Я каждую ночь бодрствую, цепляясь за дым и пепел, вдыхая зловоние собственной беспомощности. Так что не проповедуй мне о равнодушии. И если ты не можешь справиться с этим, то вперед, можешь упаковать свои вещи и вернуться домой, Родел, потому что это не грёбаное чаепитие в колыбели Африки.
Я приподняла подбородок, хотя он дрожал. Джек был не единственным, кто потерял кого-то. Я потеряла свою сестру. И по какой-то сумасшедшей иронии судьбы наши пути пересеклись — два человека с еще не зажившим, хрупким горем, брошенные в безнадежную ситуацию, пытаясь спасти кучу детей, когда мы едва могли удержаться от паники.
Я засмеялась над иронией ситуации. А потом снова засмеялась, потому что начала понимать пустые, безрадостные причины смеха Джека. Но мой смех превратился в тихие, всхлипывающие рыдания. Это был стоицизм, который поразил меня, принятие трагедии — самоубийства или совершенного преступления. Я видела это в глазах Джека, а затем снова в хижине, в глазах матери Джумы. Возможно, когда вы наблюдали как снова и снова лев заваливает наземь газель, когда вы чувствовали, как земля дрожит от миграции миллионов антилоп гну, это происходит естественным образом. Вы подружитесь с непостоянством, мимолетностью и незначительностью. В то время как я некогда лелеяла трагедию, неудачу или разочарование. Я сопротивлялась. Я продвигалась вперед с глубоким убеждением, что счастье — естественное состояние вещей. Я верила
