Глухой ночью, закрыв дверь, Захар ходил по кухне с исписанной мелким почерком тетрадкой в руках и бубнил себе под нос: «устранить зависимость судей от президента», «преодолеть обвинительный уклон суда», «пересмотреть основания, по которым судья может быть лишён должности». Бабушка его даже не пыталась трогать в таком состоянии, потому что давно поняла, что они с Захаром существуют в разных плоскостях восприятия.
В краткой программе Феврального не излагались конкретные шаги в направлении судебной системы, но благо, на эту тему давным-давно написано достаточно рекомендаций (некоторые статьи в интернете датировались 2012 годом), и было бы только желание его претворить в жизнь. Так что если Захара спросят, как именно Февральный собирается реформировать судебную систему, тот ответит, что пока точно не знает планов Алексея на этот счёт, но возможно, будут предприняты следующие, давно напрашивавшиеся шаги…
1 ноября, когда Захар принял решение сосредоточиться на агитации в рамках штаба, была среда. Одну неделю заняло собрать информацию для одд, ещё пару дней, чтобы закрепить и упорядочить в голове найденный материал. Следующие дни, 11 и 12 ноября, в штабе ничего не планировалось, кроме разве что телемоста со штабом Феврального из Читы. Захар решил, что выходные — прекрасная возможность, чтобы выйти «в поле», например, в ДМП-рейд. ДМП расшифровывалось как «добрая машина пропаганды» и под рейдом подразумевалась расклейка объявлений. Как раздача листовок, только формат А4, и не вручать в руки, а клеить возле подъезда и на всяких видных местах. Захар написал Постернаку, но тот как обычно нашёл отговорку, и поэтому по всему выходило, что рейд предстоял одиночный. Накануне, в перерыве между подготовкой к одд, Захар сгонял в штаб и взял 300 объявлений, решив, что расклеит их все за выходные и переживая, не мало ли унёс. Но больше на первый раз не выдали, так что он решил, что если расклеит всё и у него останется время, то совесть будет спокойна.
Честно говоря, Захар очень стремался. Одно дело, чисто абстрактно представлять, как ты выходишь и пачками клеишь направо и налево объявления, тогда это кажется непыльной работёнкой. И совсем другое — в реале взять в руки скотч и ножницы, пойти на улицу и начать лепить на стену плакат в поддержку того, кого не слишком далёкая (а значит, более склонная к агрессии) часть населения считает предателем и агентом Госдепа. Бабушка, застав, как Захар обувается в прихожей, и отметив глазами лежащий на тумбочке набитый плакатами пакет, с лицом человека, примирившегося с неизбежным, спросила бесцветным голосом:
— Ну что, пойдёшь расклеивать?
— Да, — подтвердил Захар.
— Ты смотри, будь осторожней. Не ходи долго, — сказала она. И полушёпотом, без угрозы, а скорее с беспокойством в голосе, добавила: — Как бы тебе по шее не дали за этого Феврального…
Захар счёл, что лучше промолчать, и стал выходить. Ну, будь что будет. Умирать так умирать. Посадят на нож гопники или покалечат особо рьяные патриоты, которых иногда практически невозможно отличить друг от друга — сам виноват, надо было в детстве заниматься боевыми искусствами, а не только мозги качать, жаль, предки не внушили тогда, что в этой стране даже нравственный закон между людьми не имеет вес, а действует лишь один-единственный: Выживает Сильнейший. А сейчас уже поздно, боевые противопоказаны по зрению, слишком много читал книжки под одеялом с фонариком…
Захар вышел из подъезда, и в лицо ему хлестанул холоднющий ноябрьский ветер. Погода в ноябре практически не отличалась от зимней. Сбоку от двери висела панель для объявлений. Поверхность была потрескавшаяся, покрытая обрывками старых объявлений, и скотч к ней приставал плохо, но тем не менее, как-то держался. Ветер затруднял работу, пытался смять скотч, руки коченели от холода, стоило их вытащить из карманов секунд на двадцать. А будучи в перчатках, Захар бы не смог подковырнуть конец скотча с мотка. Тем не менее, первое объявление он худо-бедно присобачил.
Дальше дело, как ни странно, пошло легче. Не возле каждого подъезда были доски для объявлений (удивительно!), и кое-где приходилось лепить на голый кирпич. Спасало то, что возле таких дверей уже были остатки прежних объявлений (не связанных с политикой), которые предыдущие более матёрые расклейщики сажали на специальный клей. За эти бумажные клочки скотч цеплялся легче. Иногда Захару удавалось войти вслед за кем-то в подъезд, или попасть по привычной схеме с домофоном. Внутри тоже висела доска, обычно более презентабельного вида, чем снаружи, и так как на неё жильцы, по идее, чаще обращали внимание, Захар не жалел скотча и «лакировал» лист намертво, чтобы сложнее было отодрать. При этом из-за акустики в подъезде скотч отрывался с такими душераздирающими звуками, что Захар всерьёз опасался, что кто-нибудь выбежит из ближайшей квартиры и прогонит его.
Один-единственный раз, когда Захар подошёл к очередному подъезду, чтобы «украсить» очередную доску, двадцатую или тридцатую по счёту, какой-то мужик сзади окликнул его:
— Эй! Ты что делаешь?
— Хочу наклеить объявление, — сказал Захар, который только было примерился.
— Не надо это делать, послушай меня, — нервным голосом произнёс мужик. — Я тебя прошу, по-человечески, не надо.
— Ну ладно, — пожал плечами Гордеев и пошёл к следующему подъезду.
Окей. Не надо так не надо. В конце концов, жильцам решать, какую информацию они хотят видеть рядом со своим подъездом, а нарываться на конфликт Захар не будет. Лучше он пропустит один подъезд и обклеит ещё сотни других, чем ввяжется в драку и уже не приклеит ничего и никогда. Даже если есть минимальная вероятность такого исхода, лучше её избежать. Никаких хулиганов он так и не встретил, к счастью.
Пару-тройку раз объявления срывали почти сразу же, как только он отходил на пару шагов — из подъезда выходила какая-нибудь «бдительная» старушенция. Бывало, он из вредности ждал, пока она свернёт за угол, и клеил новое на то же самое место, а бывало, снисходительно махал рукой. Захар не шёл каким-то чётко намеченным маршрутом, он всё-таки ещё не был опытным расклейщиком. На все дома в районе у него всё равно не хватит ни объявлений, ни сил, так что сначала Гордеев просто обошёл большинство домов на той стороне улицы, где жила его бабушка (их было не так уж много), а потом перешёл на противоположную, и двинулся в произвольном направлении. Благо, там домов был непочатый край, и одна улица разветвлялась на сеть других.
Раз, когда
