— На угольном складе, да. Работал профессионал. Очень высокого уровня. — Он окидывает ее взглядом. — Но я очень надеюсь, вы мне не скажете сейчас, что Сайпур с этим как-то связан. Я думал, дни, когда где-то рядом вызревают смертоубийственные конфликты, остались в прошлом.
— Сейчас я мало что могу вам сказать. Но можете не сомневаться, что Министерство иностранных дел не причастно к случившемуся. Хотя оно, разумеется, нас тревожит. Вы опознали какие-то из тел?
— Ни одного. Еще рано.
— И… — Она кивком указывает на выгоревшую скотобойню. — Здесь трупов не нашли?
— Пока нет. Но руины в плохом состоянии. Нужно время, чтобы все обыскать.
— Ниже по течению реки ничего не прибило к берегу?
— Нет. — Он устремляет на нее тяжелый взгляд. — Кого именно мне следует искать, капитан?
— Высокого мужчину, — говорит Мишра. — Волосы острижены очень коротко. Дрейлинг. С фальшивым глазом.
Лейтенант качает головой.
— Мы не находили трупов, соответствующих этому описанию, сударыня. Может, что-нибудь еще подскажете?
— Если бы знала больше, лейтенант, не стала бы утаивать. Он всего лишь сомнительный тип, которого заметили на месте предыдущего происшествия. — Она вытаскивает визитку и протягивает ему. — Если что-то узнаете, не могли бы вы уведомить меня? В этом деле нам лучше держаться друг друга.
— С радостью, сударыня, — говорит он, но улыбается достаточно недружелюбно, чтобы понять: все совсем наоборот.
— Спасибо, лейтенант, — говорит Мишра. Кивает ему, поворачивается и уходит обратно к своему автомобилю.
Она с облегчением переводит дух. Она ожидала, что кто-то из Министерства иностранных дел уже нанес ему визит — кто-то с официальным приказом явиться сюда, — и это могло обернуться некрасиво. Ибо, хотя у Мишры и был приказ проверить место происшествия, он пришел не из министерства.
Она едет на север, прочь от промышленных кварталов, мимо фабрик и нефтеперегонных заводов, чьи трубы извергают дым. Едет и едет, пока не оказывается возле дорожных туннелей, соединяющих восточный Аханастан с автомагистралями, идущими с севера на юг, — узкими, тесными артериями, высеченными в горе. Она въезжает в один из туннелей и примерно на полпути останавливается на аварийной полосе. Некоторое время сидит, наблюдая за другими машинами. Смотрит в зеркало заднего вида прищуренными, внимательными глазами янтарного цвета. Убедившись, что за ней не следили, достает конверт.
Конверт толстый и выглядит очень официальным, закрыт на шнурок, обвернутый вокруг бронзовой пуговицы. Мишра снова проверяет окрестности, потом открывает конверт и достает из него лист чего-то похожего на черную бумагу.
Она это делала уже много раз. Но все равно вздрагивает, прикасаясь к бумаге. Она знает, что на самом деле это не бумага, а нечто иное: поверхность листа кажется нежной, как соболиный мех, но если ее потыкать, то оказывается, что она твердая, как стекло… Чем бы это ни было, ее кожа воспринимает его как нечто чужеродное.
И оно попросту слишком черное. Чересчур черное.
Она достает карандаш и начинает писать. Она не может прочитать написанное — серое на черном неразличимо для глаза, — но знает, что для него это не важно. Куратор, как он предпочитает называть себя в обычной беседе, может видеть сквозь любую тьму.
Она пишет:
ТЕЛА ЕЩЕ НЕ ОПОЗНАНЫ. НИКТО НЕ ОБНАРУЖИЛ СВЯЗЬ С КХАДСЕ ИЛИ КОМАНД. Я УБЕДИЛАСЬ, ЧТО В ШТАБ-КВАРТИРЕ КХАДСЕ КАК СЛЕДУЕТ НАВЕЛИ ПОРЯДОК.
ПЕРЕДАЛА АХАНАСТАНСКОЙ ПОЛИЦИИ ОПИСАНИЕ, КОТОРОЕ ВЫ ПРЕДОСТАВИЛИ. ПОКА ЧТО НИКАКИХ ПРИЗНАКОВ ПОДОЗРЕВАЕМОГО. ЖДУ ВАШИХ УКАЗАНИЙ ПО ПОВОДУ ТОГО, СТОИТ ЛИ УВЕДОМИТЬ МИНИСТЕРСТВО ПО ОФИЦИАЛЬНЫМ КАНАЛАМ.
Она складывает листок и выходит из машины, морщась, когда мимо с грохотом проносится большой грузовик, извергая выхлопные газы. Хотя Мишра — сайпурка, в глубине души она сельская девушка и предпочла бы повозку с лошадью всем этим новым автомобилям.
Она идет к маленькой служебной двери в стене туннеля, опять озирается по сторонам и открывает ее.
Внутри маленький цементный чулан, просто четыре голые стены и пол. В углу стоит сломанная метла вместе со старой и пыльной бутылкой. Больше ничего нет.
Она кладет листок в центр пола, потом закрывает дверь, следя, как тень от двери наползает на «бумагу».
Мишра смотрит на часы — ждать пять минут, — прислоняется к стене туннеля и зажигает сигарету.
Она не гадает, получится ли. Она знает, что получится. Все кусочки теневой бумаги находят его достаточно быстро, если поместить их в достаточно густую тьму. Не важно, где найдется такая тьма, ибо вся тьма для него едина.
Она наблюдает за ходом машин, подмечая модели, цвета, лица водителей. Он ее защитил, благословил, взял под крыло; но после того, что случилось прошлой ночью, кто знает, сработает ли это. «На какой безумный риск я иду, — думает Мишра, — ради существа, которое почти не понимаю».
Впрочем, это неверно. Она его понимает. А он понимает ее.
Она вспоминает, как он пришел впервые — кажется, в 1729-м, почти десять лет назад. Через четыре года после Вуртьястана. Через четыре года после того, как ее брат Санджай умер там в бою от ножа девчонки-штани не старше пятнадцати лет. Он сражался с повстанцами, пытался спасти девчонку, но она этого не поняла — или, может быть, ей просто было все равно. Кому есть дело до того, что думают эти дегенераты?
И что получил Сайпур в обмен на жертву, принесенную ее братом? Чего они добились благодаря его смерти? После того как Комайд покинула пост, Мишра уже ничего не понимала. Министерство и армия были в ужасном состоянии. Доверие общественности к национальным силам достигло рекордно низкого уровня. Торговцы рвались во власть и обходились с генералами и командирами, словно те были простыми бюрократами, канцелярскими крысами и чинушами. Мишра, как и множество других лоялистов, преисполнилась отвращения к собственному государству.
Она думала, что держит свое отвращение в секрете. Но скоро стало понятно, что это ей не удалось. Потому что однажды, после того как ее отправили сюда, в Аханастан, кто-то подсунул конверт под дверь ее квартиры.
Это ее встревожило. Адрес Мишры был тщательно охраняемым секретом министерства. Прямая корреспонденция запрещалась строго-настрого.
Но еще одной вещью, которая встревожила ее в связи с этим письмом, стал цвет бумаги.
Черная. Не выкрашенная в черный, как рубашка, но по-настоящему черная, словно кто-то взял идеальную черноту и выкроил из нее безупречный квадрат.
Мишра открыла письмо. И, сама не понимая каким образом, увидела строчки, написанные черным по черному, но это были разные оттенки черного.
…или, может быть, письмо делало кое-что другое. Может быть, глядя на эту бумагу, она на самом деле не видела написанных слов, но бумага сама писала их прямиком в ее разуме.
Письмо гласило следующее:
СЧИТАЕШЬ, ЧТО КОНТИНЕНТ ПОТЕРПЕЛ НЕУДАЧУ?
СЧИТАЕШЬ, ЧТО САЙПУР ПОТЕРПЕЛ НЕУДАЧУ? ХОЧЕШЬ РАСПРАВИТЬСЯ С ОБОИМИ?
ХОЧЕШЬ НАЧАТЬ ВСЕ ЗАНОВО?
ЕСЛИ ДА,
