Сигруд жмет на спусковой крючок.
Липкая бомба летит и врезается в лицо твари. И прилипает.
От удара тварь пятится. Потом вертится, царапая лицо. Хотя глаз у нее нет, похоже, что прилипший к физиономии гигантский клейкий шар ее ослепил.
Звуки опять возвращаются — шестерни, скрежет металла, пронзительные крики Ивонны впереди.
Сигруд, не выпуская из рук миномет, устремляется вперед.
Его левая ладонь бьет существо прямо в спину. И опять контакт не причиняет никакой боли. Он продолжает толкать, пихая тварь вверх и наружу…
Существо вываливается из разбитого носа, ударяется о заднюю часть гондолы Ивонны и падает, по-прежнему сжимая копье в руках.
Сигруд почти вздыхает с облегчением. Затем копье пробивает пол гондолы, едва не угодив ему в пах.
Дрейлинг отпрыгивает, смотрит вниз. Видимо, тварь успела засунуть копье в ходовую часть гондолы — и, наверное, все еще висит, держась за противоположный конец, где-то под ним.
Гондола Ивонны совсем рядом, прямо за разбитой рубкой его гондолы. Люк санузла, через который дрейлинг выбрался наружу, все еще открыт.
Сигруд взбирается на разбитый пульт управления, оценивает расстояние и осторожно пересекает зазор, забираясь в открытый люк гондолы Ивонны. Откладывает миномет, хватается за верхнюю часть люка для опоры и тянется в открытую рубку поврежденной гондолы.
Он начинает двигать рычаги, пока один из них не срабатывает: гондола перестает ехать вперед и вместо этого дает задний ход, уползая по кабелям прочь, в то время как гондола Ивонны продолжает двигаться вперед.
По мере того как машина отъезжает, Сигруд видит, что был прав: тварь держится за тупой конец своего длинного черного копья, воткнутого в ходовую часть гондолы. Тварь вертится на зимнем ветру, пока гондола уезжает прочь, но ей никак не удается оторвать липкую бомбу от лица. Она исчезает за снежной завесой.
Сигруд стонет от боли, достает карманные часы. Через несколько секунд они должны начать подъем к следующей башне и следующему набору кабелей. Он закрывает часы и спокойно ждет, пока это наконец-то не происходит, и они безопасно и уверенно переходят на следующий сегмент линии аэротрамвая.
Затем он снова берет в руки миномет и изучает. На боку лючок, похожий на дверцу. Сигруд его открывает.
За «дверцей» маленькая красная кнопка.
Опять взглянув на кабели, дрейлинг жмет на нее.
Когда взрывается радиоуправляемая мина, где-то далеко, посреди бурана, раздается гулкий удар. Сигруд наблюдает, как кабели на отрезке, который они только что покинули, внезапно обмякают и начинают падать, словно что-то их разорвало где-то посередине. Потом раздается второй звук — громкий грохот, словно сотня тонн металла врезалась во что-то твердое, но на этот раз он идет откуда-то снизу, издалека.
Сигруд злобно ухмыляется, швыряет миномет в буран, закрывает люк и забирается через дыру обратно в каюту.
* * *Сигруд лежит на куче сантехники в ванной комнате, пытаясь найти удобное положение. Это кажется невозможным: все трубы, пластины и инструменты как будто специально разложили так, чтобы они тыкали в каждый синяк, царапину или растянутую мышцу в его теле.
Он слышит, как в каюте открывается дверь, и замирает. Кто-то залетает, в панике задает вопрос. В ответ раздаются голоса Ивонны и Тати. Сигруд хранит полную неподвижность: это, скорее всего, рядовой член экипажа, и если он войдет сюда и увидит Сигруда — избитого, в крови, лежащего на разобранном туалете, имеющего при себе немало пистолетов, это вызовет кое-какие вопросы.
Но дверь не открывается. Член экипажа уходит. Потом двигатель аэротрамвая наконец-то опять включается. Сигруд чувствует, как мир шевелится, а потом они очень-очень медленно снова начинают двигаться вперед.
Сигруду хочется выдохнуть с облегчением, но он не рискует. Он должен остаться в укрытии. Он ждет еще несколько минут, а потом…
Он просыпается, фыркнув, когда дверь начинает открываться. Похоже, несмотря на неудобную сантехнику в очень тесной ванной комнате, он заснул из-за полного изнеможения.
Заглядывает Ивонна и пристально смотрит на него. В комнате темно — видимо, прошло много часов.
— Кажется, ты хотел снова собрать туалет, — говорит она.
— Хотел, — отвечает Сигруд и со стоном садится. — Но я не понимал, насколько изранен. Она задала мне хорошую трепку.
— Она? Это существо было женского рода?
— Было. Или есть.
— Так оно не умерло?
Сигруд ощупывает свою руку. Рукав от запекшейся крови хрусткий и липкий. Он не помнит, где получил этот порез, но, видимо, возможностей было предостаточно.
— Не знаю. Множество выстрелов в лицо и грудь почти ей не навредили, — говорит он. — Я не уверен, что смог ее прикончить, взорвав приклеенную к лицу бомбу и скинув поверх нее трамвайный вагон. Скорее всего, она в лучшем состоянии, чем я.
— У нас есть немного времени, чтобы привести тебя в порядок, — говорит Ивонна. — Я сказала стюарду, что ты заболел. Похоже, никто и не думал, что можно вот так напасть на аэротрамвай — инженеры такие гении, но не во всем. Они спросили, кто хочет высадиться на следующей станции, но, поскольку это обледенелая служебная платформа где-то на зубцах Тарсильских гор, мало кто согласился. Так что мы просто продолжим нашу веселую поездку в Мирград.
Сигруд садится на куче труб, тяжело дыша и стараясь поменьше двигаться.
— Выглядишь дерьмово, — сообщает она.
— Выгляжу дерьмово, — соглашается он.
— Я умею оказывать первую помощь.
— Правда?
— Немного. Пришлось научиться медицине, чтобы ухаживать за овцами.
— Я не овца.
— Нет. Воняет от тебя хуже, — она кивком указывает на его руку. — Все еще кровоточит. Надо зашить.
— Мне нужен бренди, — вздыхает он. Морщась от боли, начинает снимать ботинки, потом рубашку. Справа на груди — там, где его ударили копьем, — черное, неприятно выглядящее пятно. Рана не открытая — она закрылась, как если бы наконечник был раскаленным, — но чернота притаилась под кожей, словно чуть ниже плеча в его плоти парит пузырь нефти. А вот его правая ладонь просто выглядит обожженной — как будто наконечник копья подействовал… иначе.
Сигруд давит на черную метку. Она совсем не болит — но и не исчезает. «Неприятно», — думает он.
Ивонна приносит из кофра сумку. Внутри иголки, ножницы и бинты — почти полный комплект.
— Ты подготовилась, — говорит Сигруд, впечатленный.
Она опускается на колени и начинает очищать рану на его руке.
— У нас осталось сорок семь патронов для пистолетов, — говорит она, промокая рану спиртом. — Девятнадцать — для дробовика и пятьдесят пять — для винташей. Впрочем, надо еще подсчитать, с чем ты вернулся. Я уже разобрала дробовик и спрятала. Скажи, когда захочешь отдать пистолеты. Я их почищу и сделаю то же самое.
Сигруд наблюдает, как она работает, протыкая иголкой его плоть. Внезапно ему становится ужасно жаль Ивонну: он представляет ее такой, какой она была, блестящей и смеющейся, и сравнивает с тем человеком, которым она стала сейчас, суровым параноиком, способным небрежно обсуждать боеприпасы, обрабатывая ужасные раны. Она по-прежнему милая, но теперь в этом есть что-то мучительное — неистовая, хрупкая красота осторожной лани на склоне горы, готовой умчаться прочь от щелчка
