— Просто… постучать в дверь?
— Мне кажется, это легче, чем стучать в стену, — отвечает она. — Не так больно. И громче, так что внутри кто-то может услышать. Ну же. Давай попробуем, ладно?
Она спрыгивает со скамейки и идет с ним к двери. Чувствуя себя довольно неловко, Сигруд поднимает руку и трижды стучит в невысокую деревянную дверь.
Тишина. Ничего.
— Ой, — говорит старуха. — Точно. Я забыла. Я ведь должна быть с той стороны… Упс! Один момент. — Она прочищает горло, поворачивает ручку, открывает дверь — по другую сторону Сигруд не успевает заметить ничего, кроме темного леса, — входит и закрывает ее за своей спиной, оставляя дрейлинга в одиночестве.
Ее голос приглушенно звучит по ту сторону дощатой двери:
— Ладно… попробуй еще раз.
Сигруд в замешательстве моргает, чувствуя себя полным дураком. Он поднимает руку и опять стучит три раза.
Дверь приоткрывается. На него глядит яркий глаз.
— Да? — спрашивает старуха.
— Могу я… войти?
— Зачем? — сурово отвечает она. — Зачем ты хочешь войти?
— Я… — он неловко озирается, словно беспокоясь, что кто-то подслушает. — Мне надо поговорить с Олвос.
— В самом деле? — Глаз прищуривается. — Зачем?
— Это… это вопрос огромной важности.
— Неимоверно субъективный термин. На что ты надеешься? Чего ты надеешься добиться?
Что-то в ее голосе меняется. Он звучит теперь глубже, более раскатисто. Сквозь щель в двери виднеется проблеск света от костра. А ее глаза любопытным образом отсвечивают оранжевым…
Все вокруг становится странным. Как во сне. Причудливым. Сигруд моргает, пытаясь сосредоточиться.
— Нам нужна ее помощь, — говорит он. — Чтобы спасти нас. Чтобы спасти все.
— Ты произносишь эти слова, — доносится голос старухи. — И, возможно, ты обязан или вынужден так делать. Но действительно ли ты на это надеешься? Если бы столь многое не было поставлено на карту, ты бы все равно это делал?
— Ты собираешься впустить меня?
— В убежище, — шепчет старуха, — как они тебя назвали?
— Назвали меня? Что ты имеешь в виду?
— Они сделали тебе подарок. Они заставили тебя кое-что вспомнить. И тем самым назвали тебя.
Он хмурится, пытаясь вспомнить. Все вдруг кажется очень плотным, близким и громким. Мысли текут, как расплавленный свинец, и язык у него распухший и горячий.
— В самом деле?
— Именно так. К тому воспоминанию прилагалось имя. Какое же?
— С-скиталец, — говорит Сигруд. — Заблудшее дитя.
— Этим ты был, — отвечает голос. — Но теперь ты не такой. — Дверь начинает открываться. — На самом деле в глубине души ты не такой. Ты знаешь это имя, смертный. Ты человек, который утратил надежду.
Дверь распахивается. На другой стороне никого. Все, что он видит, — это маленькая узкая долина. В центре долины горит большой костер, вокруг которого лежат четыре бревна, заменяющие скамейки, а за ним — каменный стол. Когда языки пламени пляшут, потрескивая, им вторят прыгающие тени в ветвях деревьев.
Сигруд входит. Дверь за ним захлопывается. Он едва это замечает.
Он идет к костру, который манит сиянием и теплом. Сигруд должен подойти к огню, потому что здесь внезапно стало так холодно, верно? Да, верно — он видит, как в отдалении между деревьями идет снег, и свет далекой луны превращает его в зыбкое подобие белых колонн.
Сигруд подходит к одному из бревен-скамей и протягивает руки к огню, желая согреться. Его правая рука становится горячей — но не левая, как он замечает.
В долине звучит голос, низкий, мурлычущий и теплый, и доносится он отовсюду, как будто сама долина и говорит:
— Добро пожаловать, Сигруд йе Харквальдссон. Я вот уже какое-то время с нетерпением ждала встречи с тобой — с человеком, которого дважды коснулась тьма, с человеком, который живет без надежды. Это, я думаю, будет очень интересная беседа.
Сигруд смотрит сквозь пламя и видит женщину, сидящую на бревне с противоположной стороны костра. Она невысокого роста, толстая, лысая и голая до пояса, одетая в юбку из пихтовых ветвей и больше ничего. Она курит старую костяную трубку, длинную и тонкую, которую зажигает, держа над огнем.
— И было очень мило с твоей стороны постучать, — говорит она. Шмыгает носом и раскуривает трубку. — Остальные до этого так и не додумались.
* * *Ивонна Стройкова пытается подавить зевок, пока глядит в зеркало перед окном. Сигруд научил ее этому трюку перед уходом: окно надо занавесить легким тюлем, установить перед ним под углом зеркало — и тогда можно выглядывать наружу так, что оттуда тебя будет очень сложно заметить. Из этого окна открывается вид на главную дорогу, что ведет через усадьбу Вотрова, — но это всего лишь один из способов попасть в главный дом, так что Ивонна крепко сжимает винташ, который лежит у нее на коленях.
Тати вздыхает по другую сторону комнаты, читая свою книгу.
— Это невыносимо.
— Знаю, — говорит Ивонна.
— Чего же мы ждем? — спрашивает девушка. — Прошло уже много часов. Он позвонит? Пришлет гонца? Сколько нам еще ждать?
— Он сказал, что не знает. Я верю ему.
— Верить ему — не проблема. Проблема в том, что он не лучше нас понимает, во что ввязался, и…
Она замолкает. Ивонна не спускает глаз с зеркала и решает не оборачиваться.
— Тати? — спрашивает она.
Тишина.
Ивонна бросает взгляд через плечо. Тати сидит в кресле в углу с книгой на коленях, но не читает: она смотрит прямо перед собой, глаза ее тусклые, рот открыт.
— Тати? — снова зовет Ивонна.
И опять ничего. Девушка медленно моргает.
— Что случилось? Тати? Скажи что-нибудь! — наконец Ивонна поднимается и подходит к девушке. Встает перед ней на колени и трясет, схватив за плечи. — С тобой все в порядке? Тати? Да ладно, детка, не поступай со мной так сейчас…
Тати делает сбивчивый вдох. Потом она тихо говорит:
— Лиса в курятнике…
— Лиса? Ты о чем?
— Лиса забралась в курятник, — опять произносит Тати. И снова медленно моргает. Ее глаза распахиваются, зрачки расширяются, и внезапно Ивонна понимает, что Тати видит нечто, недоступное ей самой.
Ивонна такое наблюдала лишь один раз: на вокзале в Аханастане, прямо перед тем, как Тати каким-то образом предсказала, что за ними следят.
— Он войдет, — медленно бормочет девушка. — Он нашел путь. Они не смогут его остановить. Он собирается пожрать их всех.
— Что? — спрашивает Ивонна. — Кто? О ком ты?
— И мама, — шепчет Тати. — Мама… она умрет. Она умрет снова…
— Что?! Тати… Тати, ты… — Скривившись, Ивонна замахивается и бьет Тати по щеке. Она не уверена, хочет ли разбудить Тати или просто до смерти испугалась и стремится это прекратить.
Тати быстро моргает, ее взгляд делается сосредоточенным, и она касается щеки.
— Я… я…
— Тати, — говорит Ивонна. — Ты меня слышишь?
Тати озирается, словно не понимая, как попала сюда.
Потом смотрит на Ивонну в ужасе.
— Парк! — говорит она. — Большой парк, здесь, в Мирграде! Там девушка, и… нам надо
