– Не надо! Не бей меня, мама! – снова и снова молила себя какая-то женщина голосом маленькой девочки.
– Хорошая порка тебе на пользу будет! – отвечала она материнским голосом, снимая ремень. – Чтоб впредь неповадно было!
Кристофер физически ощущал крики этой женщины, которая лупцевала сама себя. Ремень впивался в кожу. Кристофер по мере сил успокоил рассудок. Вытолкнув из ушей эти крики, он стал быстро соображать.
Раздобыть ключ.
Убить шептунью.
Спасти славного человека.
Покопавшись в уме в поисках славного человека, Кристофер услышал, как вернулись прежние крики, изрядно окрепшие. Как только ему подумалось, что мозг его сейчас распадется пополам, вокруг наступила тишина. Как будто на улице кто-то нажал на кнопку выкл. Людишки обмякли, как робот в пиццерии «Чак И. Чиз». Все почтари. А вместе с ними – все олени. Кристофер возвышался на крыше своего дома. Выжидал. Затаив дыхание.
Что-то близится.
Что же?
Внезапно тишину прорезал знакомый звук. По улице катил фургончик с мороженым. Из него разносилась песенка, но маленький репродуктор будто ссохся. Как старинная граммофонная пластинка, забытая на солнце.
Тут шелковица растет,Мартышка ждет конфетку,Но и мясо подойдет.Ласка, прыг на ветку!Фургончик приближался. Двери домов открывались, на улицу выбегали ребятишки. Терли глаза, как подслеповатые кроты. Жмурились от лунного света. И бежали за фургончиком. Одеты все были по-разному. Одни – как в старых фильмах, которые Кристофер смотрел вместе с мамой. Мальчики в кепках и подтяжках. Девочки – в расклешенных юбочках. Некоторые мальчики – в соломенных шляпах амишей. Некоторые девочки – в платьях, какие носили жены первых поселенцев. Все они стягивались к фургончику; с их змеиных языков слетала песня.
Монетку за катушку дайИ за иглу – монетку.Метко денежки кидай.Ласка, прыг на ветку!Фургончик остановился. Дети обступили его со всех сторон и наперебой требовали угощения:
– Мне! Мне! Мне!
– Спокойно, деточки, – отвечал им голос. – Плата вперед.
На глазах у Кристофера дети полезли в карманы и вытащили по два серебряных доллара каждый. Потом все легли навзничь прямо в кровь и положили монеты себе на веки. Мороженщик высунул наружу свою обугленную костлявую клешню и принялся собирать деньги. Когда все монеты перекочевали к нему, клешня исчезла в темноте фургона и начала бросать детям эскимо, стаканчики и рожки. Но это было совсем не мороженое.
Это были замороженные оленьи ножки.
Тут шелковица растет,Мартышка ждет конфетку,Но и мясо подойдет.Ласка, прыг на ветку!Музыка замедлилась, будто ее придержала клейкая лента от мух. Дети обмотали замороженное лакомство своими языками, как змеями. На дне стаканчиков у некоторых не оказалось яблочной прослойки. Вместо нее там лежали глазные яблоки. Другим досталось мягкое ванильное объедение с обсыпкой. Но это были молочные зубки. А один мальчик не мог заплатить мороженщику.
Это был Дэвид Олсон.
Стоял он особняком. Совсем один. Никогда в жизни Кристофер еще не видел такого печального лица. Дэвид Олсон приблизился к ребятишкам и стал жестами просить, чтобы кто-нибудь дал ему лизнуть мороженого. Дети его отталкивали. Тогда Дэвид подошел к фургончику и вытянул перед собой ладони – клянчил мороженое даром. Костлявая клешня высунулась наружу и надавала ему по рукам. Потом фургончик завелся и покатил по улице, неся с собой жуткую песню.
Монетку за катушку дайИ за иглу – монетку.Стоило фургончику мороженщика скрыться из виду, как улица пришла в движение. Дети обступили Дэвида и стали на него шипеть. Как стая волков на олененка. Ощерились. Засверкали глазами. Страх Дэвида передался Кристоферу. Паника поднималась из живота к горлу. В грудь будто застучали молотом.
А слов не было.
Кристоферу нипочем не удавалось прочесть мысли Дэвида. При каждой попытке у него носом текла кровь, а глаза вылезали из орбит. На лбу выступила испарина. По лицу покатился пот – струйками, будто кровь в уличный водосток – темная, тягучая от голосов.
Ни с того ни с сего включились уличные фонари. Теперь улица напоминала старый парк, где со скрежетом и лязгом просыпаются аттракционы. Свет выхватил из темноты нечто вертлявое.
Это была шептунья.
Она устроилась на крыше бывшего дома Дэвида Олсона, как химера. И оглядывала свое царство. Наблюдала за процессией. Дети водили хоровод, не отпуская Дэвида – так ураган кружил вокруг девочки Дороти.
– Молись – не дичись, дичь.
Дети заговорили хором. и повторяли одну и ту же фразу, как заутреню. Остановившись к ним лицом, Дэвид зашипел в ответ. Те струхнули, попятились, заерзали. Но страх только добавил остроты преследованию. Они каруселью вертелись вокруг Дэвида, подталкивая его к тупику. Теперь асфальта касались только его пятки.
Не сходи с асфальта.
Они тебя не тронут, если не сойдешь с асфальта.
Шептунья следовала за ними по крышам. Наблюдала. Выжидала.
Кристофер не мог понять, почему она не вмешивается, если Дэвид – ее любимчик. Может, они все – ее любимчики? Может, Дэвид – последыш, и она решила отдать его на растерзание или на съедение остальным.
А может, она хотела устроить подобие собачьих боев.
Или это ловушка.
Для Дэвида. Или для меня.
На глазах у Кристофера Дэвид Олсон сошел с асфальта и побрел через луг. За спиной у него хихикали дети. В потемках, метрах в пятидесяти впереди, Кристофер увидел шептунью, которая кралась дворами, чтобы войти в Лес Миссии под другим углом. Как будто преследовала дичь.
Молись – не дичись, дичь.
Кристофер знал, что все это может оказаться ловушкой, но другой тропы из хлебных крошек не существовало. Славный человек томился где-то в неволе. Так что единственным другом в этом жутком месте оставался Дэвид Олсон. И для них для всех был только один выход.
Убить шептунью.
Раздобыть ключ.
Оторвавшись от печной трубы, Кристофер попятился и заглянул к себе на задний двор. Олени объедали последнее мясо с людских костей. Надумай он сейчас спуститься – стал бы для них лакомым куском. Кристофер пригляделся к бревенчатому особнячку на другой стороне улицы. Допрыгнуть нелегко, но выбирать не приходится.
И потом: он же теперь специально обучен.
Кристофер закрыл глаза, успокоил рассудок и включил воображение, как водонапорный кран. Разбежался что было сил перед своим мысленным взором через всю крышу. Оттолкнулся правой ногой от водосточного желоба под карнизом – и прыгнул. Внизу тянулась улица, исторгающая кровь на тротуар. Кристофер приземлился на крышу бревенчатой постройки, открыл глаза и поспешил отойти туда, где темнее. Чудом не поскользнувшись на обледенелом гонте.
Прямо перед ним высился Лес Миссии. Ветви раскачивались на ветру, как руки прихожан, распевающих псалмы. Он стрельнул быстрым взглядом вниз – хотел убедиться, что путь на лужайку свободен. Спустился по водосточной трубе, приземлился бесшумно, как перышко, и что есть мочи бросился через опушку. В какой-то миг он оглянулся: парк аттракционов бушевал. Люди раз за разом наносили себе увечья. Вопли, как срубленные деревья, падали посреди леса, где никто не мог их услышать.
Кроме Кристофера.
Он навострил уши, чтобы убедиться, нет ли тут ловушки, где-нибудь за деревьями. Нащупал в кармане тупой серебряный клинок. А потом вошел следом за
