Бутырин, стоявший в окружении холопов с рогатинами, направленными в сторону зверя на тот случай, если медведь вдруг прорвет кольцо собак и нападет на их хозяина, прокричал, увидев Костю, вышедшего из чащобы на поляну:
— Ну, Константин Иваныч, любезный гость! Тебе первый выстрел уступаю, из почтения к милости твоей.
— Нет, боярин, — отвечал ему Костя. — Ты свою душу охотой потешить хотел — ты и стреляй. А ежели промахнешься, то я наготове буду — промаха не дам.
— Ну, будь по-твоему, — сказал довольный Бутырин и стал пристраивать ложе карабина к жирному плечу.
Константин видел, что два холопа рядом с ним держат в руках еще по пищали — на тот случай, если владыка даст промашку. Но и сам все же взял оружие наизготовку, зная, что подраненный медведь опасен. Если такой зверь ринется на врага, заставившего его страдать от боли, то никакие собаки, никакие рогатины не в силах будут остановить в стремительном броске тушу в два с половиной центнера весом.
Выстрел перекрыл собачий лай и медвежий рев, который вдруг изменил свой тон, став выше, жалостливей и одновременно злей. Дым долго не мог рассеяться. Но когда сквозь белые клубы проявились последствия стрельбы боярина, то все увидели: медведь, встав на задние лапы, передней правой лапой пытается закрыть рану на левой стороне брюха, из которой на измятую траву сочилась кровь. Эта рана, как понял Костя, не была опасной для его жизни, но причиняла зверю сильную боль. Так люди спешат потереть рукой ушибленное место, и стоящий на задних лапах хозяин леса сейчас сильно напомнил Константину человека. Медведь крутил головой, пронзительно ревел, и в этом реве слышались и обида, и негодование. Косте вдруг стало сильно жаль этого лесного властелина, не причинявшего никому вреда, но ставшего объектом забавы самодура-бездельника.
Но тут случилось то, чего, возможно, мало кто из людей, собравшихся на поляне, ожидал. Медведь, словно он прекрасно разобрался в том, кто из этих двуногих животных заставил его страдать, мгновенно опустился на все четыре лапы и ринулся прямо на Бутырина, уже державшего в руках другое ружье. Зверя и человека с оружием разделяли всего шагов пятнадцать. Боярин едва успел поднять пищаль и выстрелить. Но Костя, не видевший за дымом, попала ли его пуля в медведя или нет, по отсутствию рева понял: Бутырин дал промах. Затем раздались отчаянные крики холопов:
— Держи, держи его!
— В рогатины бери!
— Раздерет проклятый батюшку барина нашего!
Когда дым рассеялся, Костя разглядел, что медведь, снова вставший на задние лапы, находится в пяти шагах от растерявшегося барина, рядом с которым уже не было холопов. Таковы все холопы — сейчас они разбежались по сторонам, поскольку порешили, что «батюшку-боярина» уже не спасти. И только один из них, вонзив перо рогатины в грудь медведя, с величайшим трудом сдерживал зверя. Должно быть, этот служил Бутырину верой-правдой.
Послышался треск древка, сломавшегося у самого наконечника. Теперь медведя не мог удержать никто. Он, вновь опустившись на все четыре лапы, в один прыжок мог достать боярина, стоявшего с разинутым ртом и широко разведенными от ужаса руками. Никого не было рядом с ним — холопы покинули господина в минуту смертельной опасности, чем в очередной раз и явили свою холуйскую природу.
— Константин Иваныч, дорогой!.. — только и смог воззвать Бутырин жалостливым голосом. Костя понял, что настал его черед стрелять, а в голове промелькнуло: «Если промахнусь, медведь в несколько мгновений разорвет боярина…»
Если бы рядом был Богдан, то он, пожалуй, посоветовал бы непременно промахнуться. Но, увы, Богдан находился где-то в Москве, если только уже не успел угодить в опалу…
Костя быстро приложил приклад к плечу, наводя ствол на голову медведя, который был уже совсем рядом с Бутыриным и даже протянул к нему свою страшную лапу, чтобы огромными когтями, проведя ими от затылка до подбородка, снять с головы всю плоть, оставив лишь окровавленные кости.
Константин нажал на спуск, и когда дым рассеялся, увидел бурую, еще подрагивающую тушу, распластавшуюся у самых ног насмерть перепуганного человека. Бутырин, бледный, как полотно, часто-часто крестился, как старуха.
Костя подошел к нему, улыбаясь, сказал:
— Или перепугался, боярин?!
— Не… не… я — ничего, — лепетал Бутырин, не способный изъять из сердца пережитый ужас. — А ты чего так долго не стрелял, Константин Иваныч?
— Тебе, боярин, право дать хотел стать победителем медведя, — с полуусмешкой ответил Константин, довольный и своей винтовкой, и тем, что этот местный царек во второй раз уже им унижен в глазах своих холопов.
Бутырин же, вдруг словно осознав, что поведение его холопов, которые выказывали столько усердия в мелочных делах, а при смертельной опасности, грозившей хозяину, разбежались в стороны, можно смело именовать предательством, зарычал:
— Рабы мои! Сволочь рода человеческого! Всех сегодня перепорю нещадно, окромя одного Евграшки, который на рогатину медведя принял!!! Где вы были, людишки, коих Господь Бог из человеческого кала вылепил?! Почему не вы, а гость дорогой, Константин Иваныч, спас меня от лютой смерти?!
Молчание стало ответом Бутырину. Но вот холопы, вначале один, а вслед за ним и другие, стали собираться вокруг своего владыки, бухались на колени, страстно бились головами в землю, ибо не больно было. Они причитали разноголосо:
— Отец родимый, прости! Испужались!
— Батюшка, не вели казнить! Страшно было!
— Если ты, родимый, огненным своим припасом не смог сдержать зверюгу, то нам куда?! Волка — того мы можем взять. А супротив косолапого — слабы! Прости ты нас, кормилец!
Константин, позабыв о том, что эти люди еще недавно с радостью тянули к нему руки, чтобы, выполняя барскую волю, выпороть, проговорил:
— Ваша боярская милость, простите вы своих людишек! Что с них взять? Сами воспитали из них рабов, а в душе раба
