Меня не пускали к Илюше. Не помогали ни увещевания, ни обещания подмазать. Держали в коридорах и кормили обещаниями, что ему вот-вот уже должно полегчать.
Но глядя, как забегал медицинский персонал сейчас, понимаю, что я мало обещала и не способна говорить так, как Володя.
Владимир в сопровождении главврача направляется в сторону ожогового отделения. Я встаю, чтобы идти следом.
— Сиди здесь. Я скоро вернусь.
— Постой. Тебе можно? Тебя пустили? Я хочу увидеть сына!
Владимир отцепляет от своего локтя мои пальцы и толкает в сторону коридора. Он нетерпеливо натягивает больничный халат, суетливо предложенный кем-то из работников.
— Сиди. Ты сделала всё, что могла. Дальше я сам. Сиди! — едва не рычит он, видя, что я вновь подскакиваю.
Мне опять приходится ждать. Проходит полчаса или чуть больше, но мне кажется, что прошла целая вечность, прежде чем Владимир вновь появился около меня.
Лицо у него странно отстранённое, такого я не видела ещё ни разу.
— Вставай. Надо собираться.
Владимир разворачивается и идёт на выход. Даже не сомневаясь, что я побегу вслед за ним, как собачонка. Потому что сейчас он — единственное спасение.
— Володя?..
На улице он резко оборачивается.
— Молчи. Сейчас… Молчи. Мне удавить хочется тебя и себя. Нас обоих. За всё, что мы натворили. И за вот это… — он машет в сторону больницы рукой. — И за вот это в особенности…
Такси всё ещё стоит возле здания больницы. Наверное, Володя просил подождать, не помню.
— Где ты живёшь? Адрес назови!
Тишина в салоне автомобиля гнетущая. Таксист даже выключил разухабистый шансон. Владимир напоминает глыбу льда. Он не двигается и даже не смотрит в мою сторону. Его рука неподвижно лежит на сиденье. Рядом с моим коленом. Я боюсь пошевелиться: кажется, что меня заморозит навечно его ледяной яростью.
Мы поднимаемся на третий этаж. Владимир нетерпеливо вырывает у меня из рук ключи, видя, что я не попадаю в замочную скважину. Мамы дома нет. На кухонном столе лежит записка: «Ушла на рынок».
— Значит, ты живёшь вот так, да?
Владимир оглядывается, рассматривая пространство крохотной кухоньки. Прогуливается по залу, останавливается у корзины с игрушками и вздыхает.
— Собирай вещи. Я обо всём договорился. Сына срочно переводят в областное ожоговое.
— Володя. Тебя пустили к Илюше? Как он?
— Как?
Владимир оборачивается, внезапно смеясь.
— Как, блядь? Хуёво. Настолько хуёво, что меньше всего это… напоминает ребёнка! Он гниёт заживо, тело вздулось… А ты спрашиваешь, как? Пока ты, сука, лелеешь свою гордость и хуй знает что ещё… Он помирает в этой захолустной больнице. Живьём гниёт, понимаешь ты или нет?
Я опускаюсь без сил на диван. Врачи отговаривались только общими фразами: тяжёлое состояние, нельзя трогать… нельзя транспортировать. Но обещали, что скоро полегчает.
Владимир нарезает круги по комнате, останавливается возле зеркала на ножках. Он внезапно срывается, ударяет кулаком по зеркалу. Слышится звон разбитого зеркала.
— Так тяжело позвонить и попросить о помощи? Неужели твоя сраная гордость и неприязнь стоят чьей-то жизни? Стоят жизни твоего сына, да? Отвечай, ну же! Что ты молчишь? Постоянно молчишь и убегаешь! Добегалась! Ты убиваешь сына… Своего сына, в котором, по твоему мнению, нет ничего от меня…
Владимир тяжело дышит, остановившись напротив меня. Кровь стекает по разбитому кулаку, капая на ковёр.
— Хорошая вышла встреча. Так ты ответь мне. Оно того стоит, да? Сын умрёт, а ты будешь довольна, что высидела в своей раковине. О да, высидела, но не попросила о помощи. Отвечай! Почему ты в отеле сразу не сказала, в чём дело? Почему ты молчишь и выставляешь меня монстром?
Владимир обхватывает пальцами мой подбородок. Пальцы мокрые и скользкие от крови. Он проводит большим пальцем по моим губам.
— Это делается вот так… Открываешь рот и говоришь… Говоришь… Говоришь… У тебя язык отнимается или просто отсыхает, когда дело касается меня? Так противно?
Внезапно он отстраняется. Глаза у него покрасневшие и странно блестят. Он резко выходит из комнаты. Слышится шум воды.
Я на трясущихся ногах иду следом за ним.
— Я… помогу. Тут аптечка.
Владимир умывается ледяной водой. Лицо и рубашка стали мокрыми.
— Себе помоги, Янина. Научись быть живой.
— Я звонила тебе! — выпаливаю я. — Звонила несколько дней назад!.. Я позвонила тебе почти сразу же!
— Врёшь!
Он выпрямляется, нависая надо мной.
— Звонила! — говорю я. — Я тебе звонила, Володя. На звонок ответила твоя жена… Она просто послала меня, сказав, что этот номер теперь принадлежит ей. И на работу тебе я тоже звонила. Сказали, что тебя нет в городе. Я просила твой новый номер телефона… Секретарша отказалась мне сообщать его. Я просила, чтобы тебе передали о моём звонке. Я хотела попросить тебя о помощи! Ты не прав, Володя. Это не гордость… У меня нет гордости, когда дело касается ребёнка.
Владимир молчит. Взгляд немного меняется.
— Умойся. У тебя всё лицо в моей крови. И собирайся, Янина! Потом будем выяснять подробности.
Я быстро выполняю всё: умыться, собрать документы и самые необходимые вещи. Оставляю маме записку на столе. Я, конечно, позвоню ей чуть позже. Но пусть останется и записка.
У Владимира всё ещё кровоточит рука.
— Давай я помогу?
— Ладно. Но пошевеливайся.
Я быстро залепляю ранки пластырем. Пальцы всё ещё дрожат, а перед глазами всё то и дело смазывается от слёз. Владимир нетерпеливо отбирает у меня пластырь, отбрасывая в сторону. Потом внезапно тянет меня к себе, усаживая на колени.
— Значит, звонила? — усмехается, вглядываясь в лицо.
— Да.
Я показываю ему список вызовов, доставая телефон из кармана джинсов.
— Звонила… — я словно оправдываюсь, потому что чувствую себя виноватой. — И ничего.
Владимир смотрит список вызовов и кивает, словно обещая самому себе что-то.
— С этим я тоже разберусь, — обещает Владимир, обхватывая моё лицо ладонями. — Не реви. Не реви, маленькая. Я помогу тебе. Всё, что угодно, помнишь? Даже луну с неба, только попроси.
Владимир нежно и бережно стирает слёзы. Я цепляюсь пальцами за его руку, трусь щекой.
— Не реви… Соберись, — просит он. — Всё будет хорошо.
Владимир резко приближает своё лицо к моему, целуя закрытые глаза.
— Я сделаю всё, что в моих силах, и вытащу его. Спасу твоего сына.
Владимир ещё несколько минут баюкает меня в своих объятиях.
— А теперь пора…
Глава 62. Владимир
Я хотел, чтобы Янина осталась на квартире, которую я снял сразу же по приезду в другой город. Чтобы не слонялась по коридорам больницы.
Но на этот раз её, маленькую и хрупкую, было невозможно ни переубедить, ни отцепить от себя. Поэтому я махнул рукой. Пусть сидит.
У Ильи было обожжено было около тридцати процентов поверхности тела. Особенно сильно пострадали правая рука, животик и часть спины. Ожог был очень глубокий.
Врачи городской больницы через день после поступления мальчика сделали надрез на правой ручке, чтобы выпустить скопившуюся жидкость.
Должно было стать легче, но началось нагноение. От высокой температуры тело
