— Вы меня убьёте?
— Зависит от тебя. Только от тебя. От того, сумеем мы договориться или нет.
Требовалось излагать коротко, любое многословие уменьшило бы порцию запуганности в его крови. Я сказал ему, что могу, конечно, прекратить его жизнь, а когда его жена через час войдёт в квартиру, она найдёт в любимом кресле труп мужа с дыркой в упрямом лбу. Но он может продать мне свой паспорт. Прямо сейчас. Дорого. И забыть о происшедшем недели на три. А потом получить новый документ. А меня бы и след простыл.
Его мысли медленно раскатывались в сторону согласия, но глупый аргумент всё же прозвучал:
— А вы меня не пристрелите потом, когда я паспорт отдам?
— Если бы хотел, давно бы пристрелил. В подъезде. Или другом месте поглуше. А паспорт у тебя лежит в левом боковом кармане плаща, идиот.
Я и впрямь с самого начала не собирался его убивать. Потому что охотник, а не палач. Сама его жизнь висела на нём медленной казнью. А вдобавок, где-то во мне подспудно теплилось что-то вроде сочувствия к этому существу, так, возможно, похожему на прежнего меня, к этой баранисто-незамысловатой добыче.
Обменявшись ещё несколькими фразами, мы пришли к соглашению. Я вынул и выложил на телефонный столик слегка тощую пачку денег. Он протянул мне скользкой рукой свой паспорт, и я невольно обтёр его обложку о полу куртки.
Уходя, я сказал просто и веско:
— Смотри, я знаю, где ты живёшь.
Он наблюдал в глазок двери дрожащим глазом, как я садился в лифт. И сердце его замедляло свои удары. Я видел, что он не обманет. Он уже начинал понемногу радоваться полученным деньгам. Он не имел гамлетовской сути. Но, окажись он на моём месте, крючок пистолета давным-давно уже был бы им нажат, а я — уже остывал бы мёртвый.
В свете уличного фонаря я рассматривал страницы гербовой книжицы, запоминал своё новое на некоторое время имя. Я вглядывался в лицо с паспортной фотографии, и мне казалось, что я смотрю на лицо прежнего себя. Этот прежний я не имел в себе ни капельки настоящего меня. И может быть я зря не освободил его от этой жизни.
На ночь меня принял по новому паспорту попавшийся в каком-то переулке отель, весь пропахший хозяйственным мылом и освежителями воздуха.
Глава 24. Возвращение в город
Человек, чьим телом я овладел, не жил постоянно на берегу тёплого океана — он тут «отдыхал», «проводил отпуск», «наслаждался». «Наслаждаться отпуском» в понимании людей значило высыпаться, свободно бродить по берегам, греться на солнышке, плавать в океане, есть, когда голоден, пить, когда хочется, не думать о суете и условностях — то есть собственно и жить-то нормальной жизнью. Но всё дело было в том, что представления о нормальной жизни у людей окончательно оказались извращены. Отпуска случались нечасто — мой человек приезжал на океан всего-то во второй раз в жизни, ему «не хватало средств». «Не миллионер». Поэтому-то через несколько дней я в образе человека должен был «вернуться домой» к «привычному» для меня «жизненному ритму», куда-то в северный город. Я толком не понимал, что такое «город», в багаже унаследованных от человека воспоминаний тут лежала какая-то бесформенная куча понятий и определений, но решил, что увижу — разберусь. Между прочим, я должен был «лететь на самолете», хоть даже и не представлял себе, как это я смог бы «лететь». Летают птицы. Полёт без крыльев — падение.
Одно время меня очень интересовали птицы, все эти чайки, носящиеся над водой. Я учился метать в них камни. По-настоящему что-то метать или бросать можно только в воздухе — вода слишком плотна для этого, в воде инерция любого движения мгновенно затормаживается, брошенный камень не летит в цель, а почти сразу начинает падать на дно. В воздухе совсем иное дело, в воздухе можно прицеливаться и попадать. Я, когда охотился на чаек, набирал на дне камней, всплывал, поднимал щупальце в воздух, сжимал его, как пружину, прицеливался и выстреливал камень распрямляющимся щупальцем. Очень часто попадал. Сбитую птицу я сначала не торопясь разбирал по пёрышку, по косточке, узнавал, как птица устроена, и только после — съедал. Мелькала у меня мыслишка тоже отрастить себе крылья и полетать, но я сразу отказался от того сумасбродства: чтобы поднять своё тяжелое тело в воздух мне пришлось бы отращивать колоссальные крылья, да ещё и вырастить себе скелет — пустая трата сил, я и так неплохо летал в толще вод океана.
Но, оказалось, что люди летают в открытом небе, так же, как и плавают в открытом океане — в брюхе самодвижущегося металлического искусственного сооружения. На «самолётах» или «аэробусах». Настоящим полётом такое назвать нельзя — собственно поддерживалось постоянное состояние падения. Я очень чувствовал это падение в самолёте. Зачем я полетел? Хотел испытать, наверное, что такое «город», каково это, когда много-много людей вокруг и близко. Ну и что-то ещё, невнятное…
За кусок картона, за который ещё раньше мой человек отдал несколько цветных бумажек-«денег», меня пустили внутрь самолёта. Я сел в почти удобное кресло, и меня повезли по небу туда, куда мне было нужно. Хоть, собственно, мне никуда и не нужно было. Мне оставалось только регулировать внутреннее давление во время двух взлётов и посадок — в дороге была одна пересадка, где-то посреди перелёта.
Наконец, после шести часов пути, я вышел на площадь перед зданием аэропорта. С неба падал снег. Я никогда не видел снега, слышал о нём только из разговоров касаток — известных любительниц льдов, а тут вдруг увидел наяву лежащий подтаявшими грудами снег. Повинуясь какому-то странному человеческому импульсу, я захватил руками пригоршню белой холодной массы, слепил ком и метнул в стену аэропорта.
Когда такси увозило меня от аэропорта, от серой стены с белым снежным пятном, я решил, что стану больше доверять человеческим воспоминаниям. Ведь доверял же я, пусть и невольно, всем этим людям: поварам, кормившим меня, летчикам, возившим меня на самолётах, шоферу, управлявшему тем такси. А уж самому-то себе доверять совсем нетрудно. И мне в самом деле хотелось видеть весну: вылупляющиеся на деревьях листья, траву на незаасфальтированных пространствах, греющее солнце.
Человеком я жил в небольшой холостяцкой квартире где-то на многоэтажной окраине города,
