Полупроснувшись, я вынул себя из кошмара. Сон растворился. Подушка липла к щеке тёплой сыростью от пота, а может и от слёз.
Слегка рыжие от ржавчины струи душа кололи меня. А где-то далеко, далеко, за облезлой дверью гостиничного номера, за границей города, за равнинами и горами, далеко, но достижимо, плескались океанские волны и маняще пахли йодом и солью. В том океане бессильно бесилась и скрежетала зубками, ломая острые зубные кончики, ненужная ассоциация — рыбка-смерть.
На улице неожиданный солнечный свет заставил меня прищуриться. Город снова лёг предо мной наследственной охотничьей территорией. Где-то в этом городе бродила сухопутная смерть: костлявая, в чёрном капюшоне, с кривым лезвием на древке, улыбчивая и равнодушная ко мне.
В эти два дня я собирался просто отсидеться. Затаиться. Если получится. Я знал, я чувствовал — облава сужается. По моим следам шло слишком много всяких загонщиков, и служба безопасности компании уже не играла главной роли в облаве. Когда преследователей слишком много, их количество переходит в качество смертельной угрозы. От мелких хищничков ещё можно было отбиться, запутать следы, повернуться лицом к лицу и передушить. Но против цепных псов закона, верных слуг государства, вооружённых автоматами, гранатами, дымовыми шашками и одетых в бронежилеты, никаких шансов не существовало. Во-первых, они были неистребимы — на место убитого тут же вставало двое свежих. И, во-вторых, их сила заключалась в полном равнодушии ко мне и моей судьбе — они от меня ничего не хотели, им просто приказали взять меня. Невозможно долго противостоять тем, для кого загнать и убить — систематическая работа.
Так, как-то незаметно, плавно, исподволь, неизбежно, естественно я увидел, понял, слился с правдой — единственной правдой оставшейся мне жизни. Единственной сутью. Я — хищник. Тот же, с золотистыми глазами. Заблудившийся в человеческом существовании. Заплутавший в сумасшествии, похожем на реальность, или в реальности, смахивающей на сумасшествие. И осталось того существования совсем немного. Последние недопитые капли.
Глава 36. Первый бой
Через неделю моего дачного житья на суше первый из нападающих морских змеев приблизился к моей океанской долине и изготовился к атаке. С зеленоватой досадой я потрогал пока недостаточно отросшие боевые гребни. Приходилось выходить на битву с тем, что есть.
Когда мой прирученный морской змей разворачивался по моей команде над долиной, я сел на его лоб небольшой гривастой шапочкой-шлемиком. И мы со змеем понеслись на бой с бешеной скоростью. Если бы я не вцепился всеми тысячами своих присосок, меня смыло бы гудящими встречными потоками. Тяжело дышалось — вода слишком уж давила в жабры.
Оба змея бесстрашно и бездумно сближались лоб в лоб, будто вознамерились столкнуться мордами, испытать крепость черепов в кувалдном таранном ударе. Но я не собирался ничего испытывать: мой змей только вёз меня, как верный конь хозяина. В мои планы не входило терять коня.
В последний миг, когда казалось, ещё по два раза стукнут сердца — и затрещат змеиные кости, я заставил своего змея слегка поднырнуть и уйти от столкновения, проплыть под брюхом нападающего, почти проскрести это брюхо своей спиной и мной на голове.
Мой макушечный костяной гребень вмиг вспорол грудь и живот враждебного змея. Резать змеиную плоть оказалось невероятно тяжело: из-под присосок выжималась кровь, я думал меня, порвёт, так туго вскрывались слои твёрдых змеиных мышц. Но меня не порвало, только потом болело всё тело, каждый клочок. А сзади густыми клубами растворялась в воде вражья кровь. Нападавший змей был обречён. Он и сам это, видно, чуял, а потому перестал спешить, вяло шевелился, странно ухал и выл, опустошая лёгкие, выплёвывая кровавый воздух, который ему больше никогда бы уже не понадобился.
А я отовсюду скликал акул на похороны врага:
— Идите есть, вечно голодные желудки! Цып-цып!
Акулы собрались очень скоро, заходили тенями в кровавом облаке, закружились. Десятками и сонями они, распялив пасти, как капканы, быстро метались прямо в рану на змеином теле, выгрызали оттуда куски мяса и тут же заглатывали, чуть отплывая. Проглотив, акулы делали круг и снова вгрызались в распоротого змея.
Уже издохший, а может ещё и живой, змей медленно падал в глубину. Его тело, лишившись воздуха в лёгких, больше не могло держаться на плаву в толще вод. Акулы намеревались объедать змеиное тело до тех пор, пока глубинное давление им позволило бы, а некоторые акулы готовились бороться с давлением до самого дна, глодать змея до скелета.
Я не стал ждать конца акульего пира и запретил моему змею участвовать в съедении побеждённого — акулы могли покусать и нас. Они ведь холоднокровно и тупо слепы в жажде съедения. Мой змей унёс меня от акульего роя и по широкой дуге примчал в родную долину. Весь выжатый и изжёванный в бою я заполз в пещеру отдыхать. Я лежал расслабленный, а мои щупальца долго била мелкая дрожь.
Глава 37. Сомнение
Сомнение топило. Сомнение в том, что через два дня я сумею увидеть город тающим за кормой, где-то там, за пенным следом, рваной полосой растворяющихся зданий. И день плыл надо мной, солнечный, очень тёплый, кирпично-бетонный, городской. И загонщики где-то в этом дне приближались ко мне, почти не прячась. Они не хотели меня поймать, они хотели меня убить. Стереть в ничто. В пыль для этих улиц гретого асфальта. Я вспомнил, как совсем недавно, в океане меня уже стирали из жизни. Им почти удалось.
Моя рука потянулась к боку, под сердце, как будто там действительно засела боль или пустота. А за спиной я услышал их мысли и шаги. Они меня выследили. Они вцепились в мой хвост. Их было двое. Один из них отстал, чтобы подозвать по связи остальных. Не меняя ритма шагов, я свернул в первый же подъезд. И тогда другой, не отстающий, зашёл в каменный зевок подъезда вслед за мной.
Последнее, что он увидел, когда через секунду его глаза привыкли к подъездному полумраку — железный почтовый ящик, стремящийся — яркое мгновение — в его переносицу. Странное последнее впечатление от тут же оборвавшейся жизни. Странное, но красивое окончание карьеры почтового ящика. Странный цвет растёкшихся в крови мозгов на щербатом известняке пола — с синеватым оттенком. Игра мрачной освещённости.
Второго, всё ещё держащего в руке телефон или рацию, я застрелил. Тем самым пистолетом, который только что стал лишним, ненужным, безразличным для убитого в подъезде снятым со стены почтовым ящиком. Тем самым пистолетом, который радостно вышел из кобуры и отправил в полёт сразу две пули.
Мелочи, я вдруг заметил, стали очень важны для меня. Лезли.
