какие послы рискуют жизнями, но ягуар с каплей истинной крови — граф Рабрагор.
— Я?!
Возглас графа потряс светильники, пламя заколебалось, отбрасывая по стенам уродливые тени.
— Тише, — поднял руку жрец, — ради Митры праведного! Иначе вас могут услышать на улице.
— Но позвольте, — не унимался вельможа, — на моем гербе действительно изображен ягуар, но сидящий, и не на черни, а на синем фоне! И потом, что это за истинная кровь обнаружилась в моих жилах?
— Кровь короля Нумедидеса.
— ОГО!
Чувствовалось, что дыхание Рабрагора перехватило, и он не в силах произнести больше ни слова.
— Мы располагаем признанием вашей матушки, что она имела связь с покойным монархом, когда он останавливался в замке Шарто. Ваш отец впоследствии погиб при невыясненных обстоятельствах, а герб был изменен: графиня не желала наследовать геральдические знаки мужа, который не был отцом ее ребенка.
— О!
— Вижу, вы мне не верите. Тогда ознакомьтесь.
Обиус бросил на стол еще один свиток. Теперь Богуз увидел графа Рабрагора, склонившегося к столу. Был он плечист, обладал мужественным подбородком и тонкими губами, которые покусывал до крови, читая документ. Дочитав, сказал:
— Пусть так. Но я никогда не злоумышлял против короля, в этом вы не смеете меня обвинять.
— Никто вас не обвиняет, месьор граф, — откликнулся Светлейший вкрадчиво. — Все в руках Митры, лишь Ему ведомы хитросплетения причин и следствий. Вы не желаете гибели государя, и все же боги избрали вас своим орудием.
— Это ложь! — крикнул граф.
В его руках сверкнул кинжал, крепкий кулак припечатал к столешнице пергамент.
— Э, так не пойдет, — проскрежетал месьор Шатолад. — Видно было, как его лысина наливается красным. — Что-то тут не так, Светлейший, граф — наш человек…
— А я разве говорю что-то против? — Толстые губы Обиуса разъехались в приторной улыбке. — Все мы здесь единомышленники, и помыслы наши направлены лишь на благо государства. Вложите клинок в ножны, месьор, и выслушайте мои соображения.
Рабрагор, тяжело дыша, повиновался.
— Золотая клеть, о коей говорится в пророчестве, означает забрало рыцарского шлема. Но почему золотая? Следует ли понимать сие иносказательно, как знак королевского отличия, или же буквально? Я склоняюсь к последнему. Трудно представить, что граф Рабрагор, преданнейший слуга нашего молодого повелителя, скрестит с ним оружие на поле битвы. Однако ристалище — понятие широкое. С тем же успехом можно обозначить сим словом и рыцарский турнир. Сын Конана Великого статью вышел в отца и не раз выезжал на арену, дабы померяться силой с лучшими бойцами. А выезжая, по обычаю предков, надевал золотой шлем. Так он поступит и на сей раз, на празднике Осенних Плодов, который состоится через три дня. И хотя турнирные копья имеют затупленные наконечники, попав в щель забрала всадника, летящего во весь опор, такой наконечник легко может поразить насмерть. Вот как я понимаю слова пророчества, и думаю, вы со мной согласитесь.
Некоторое время все молчали, обдумывая слова Верховного Жреца, потом Рабрагор сказал мрачно:
— Ну, так я не стану участвовать в турнире.
— Отчего же, отчего же, — задумчиво протянул маркграф Дулеван, — это, друг мой, дело чести…
— «Поединок нельзя отменить», — напомнил Обиус, — так сказала пифия, вестница судьбы. Вам, граф, придется драться.
— От судьбы не уйдешь, это точно, — проскрипел Шатолад, — чему быть, того не миновать. Я так понимаю: боги неспроста обратили свои взоры на Аквилонию. Нет порядка в державе. Старый король умел приструнить людишек, надо отдать ему должное, хотя все мы не слишком жаловали этого варвара… Хм. Я в том смысле, что он окружал себя разными выскочками типа гирканца Паллантида… Да. Голубую кровь не жаловал. Но трепет наводить умел, от северных до южных границ. Нынче же всякие там зингарцы и аргосцы спят и видят, как бы отделиться и восстановить кумирни своих богов…
— Которые суть лишь часть Бога Единого и в лоне Его пребывают, — наставительно добавил Обиус.
— Я и говорю, — покивал Шатолад, — нет порядка. Сильная рука нужна, месьоры. Король Конн, хоть и мощен телом, духом не в киммерийца вышел. Да. Мать его, покойная королева Зенобия…
— Довольно, довольно, — махнул Обиус пухлой ручкой, — я пригласил вас не для того, чтобы обсуждать царственные персоны. Всякая власть от Митры и Ему угодна. Следует подумать, как отвратить беду от государя.
— Ах, вот как, — многозначительно вставил маркграф.
— Что же мы можем предпринять, если судьбу нельзя изменить? — спросил Эртран. — Если в жилах Рабрагора течет кровь подлинных властителей Аквилонии, он по праву достоин короны.
— Не сомневаюсь, что предсказание пифии истинно, — решительно молвил жрец, — и все же, являясь духовником короля Конна, я обязан попытаться спасти его жизнь. Судьбу изменить нельзя, но ее можно… э-э… обмануть, ибо ложь во спасение угодна и самому Митре. Поединок отменить нельзя, значит, графу придется скрестить копья с королем. Но что сказано в пророчестве? «Прямостоящий ягуар на черни с каплей истинной крови в звоне ристалища убьет повелителя…» Повелителя, прошу заметить!
— И что же? — спросил Рабрагор напряженным голосом.
— Значит, если Конн к моменту поединка не будет повелителем графа, смертоубийства можно будет избежать.
Граф снова воскликнул «О!», градоначальник почесал плешь, маркграф тонко рассмеялся.
— Никогда, — сказал он, — никогда Конн не отдаст добровольно корону. Даже под страхом смерти.
— Это как посмотреть, — сказал Эртран, — одно дело — являть храбрость в бою, презирая безносую, другое дело — лезть к ней в пасть, когда исход известен заранее.
— Заверяю вас, месьоры, что молодой король не столь прямолинеен, как его достойный отец, — веско проговорил жрец. — Я много с ним беседовал и на многое открыл глаза. Особенно тронула его душу история Сердца Аримана, и государь ныне пребывает в глубоких раздумьях…
— Кстати, — воспользовавшись паузой, спросил Эртран, — куда девался этот талисман, коим столь дорожил киммериец? Помнится, сей красный, как кровь, камень воодушевлял наши войска в северных и южных походах. Жрецы тогда утверждали, что в нем скрыто подлинное могущество Аквилонии.
— Жрецы не боги, они тоже могут ошибаться. — Обиус снова пригубил вино, и Богузу показалось, что глаза Светлейшего хитро блеснули над тусклым серебром кубка. — Считалось, что Ариман — светлый бог из свиты самого Митры. Однако во дни моего уединения попала мне в руки древняя скрижаль, подлинность коей сомнений не вызывает. Это не мое мнение, так заключили высшие иерархи Братии. Если желаете, могу ознакомить с ее содержанием.
— Желаем, — хрипло сказал граф Рабрагор.
— Только попроще, — сказал Шатолад.
— Попроще не получится, но я постараюсь изложить суть покороче, — молвил Светлейший таким тоном, словно собрался говорить до рассвета. — Итак, открыли мне древние письмена, что Ариман вовсе не дух света, как считают многие и по сей день. Митра, Податель Жизни, сотворил два великих принципа, властвующих над миром. Первый из них — Ормузд, суть Дух Добра, Зиждитель Вселенной. Второй из этих вечных принципов — Ариман. Он также был прекрасным и чистым духом, но позднее восстал против Ормузда, завидуя его власти. Это случилось, однако, только тогда, когда Ормузд создал свет, поскольку Ариман не подозревал до этого о существовании Ормузда и почитал себя единственным порождением Митры… Я понятно излагаю?
