— Мамка умерла, когда я появился на свет, — вздохнул Олли, с грустью глядя на ее одежду. Без слез и без затаенной боли. Наверное, ему было проще, ведь если она погибла при родах, значит, он никогда ее не видел, не успел привязаться и полюбить… как я свою.
— Прости. — Я закусила губу, не зная, что сказать. — Моя мама тоже… умерла, — выдавила, внезапно осознав, что слова даются очень тяжело, будто при саднящем горле, хотя заболеть мне благодаря стараниям альдов не удалось. — Пять лет назад.
— Она была хорошей? — вскинул голову лисенок, впиваясь глазками в мое лицо. — Красивая, наверное… как ты, да?
— Да. — Я улыбнулась, радуясь его живому интересу. — Она была гораздо лучше и краше меня!
Странно, но за все это время, прошедшее после похорон, я так ни с кем толком и не поговорила о самой важной и самой любимой для меня женщине. Папе и без того было плохо, не хотела мучить его воспоминаниями еще больше. Слуги… они славные, правда. Но не настолько близкие, чтобы выворачивать перед ними душу. А больше ведь никого и не было. Ни братьев, ни сестер, ни друзей, которые ближе родни. Одни только знакомые и те, кто работал на нашу семью. Меня бы выслушали многие, даже пожалели, но… понять мог только Олли, который тоже потерял маму и так же, как я, по ней тосковал.
— А как ее звали? — допытывался малыш, забавно шевеля мохнатыми ушками.
— Лилианна… Лили. А твою?
— Кэйса. Она была первой красавицей Альдъера. За ней даже наш градоправитель бегал, но мамочка выбрала папу, потому что папа…
— …хороший, — закончила я за него, вспомнив нашу встречу в лесу.
— Самый лучший! — заявил мальчонка с гордостью.
— Даже не сомневаюсь, — пробормотала я, присматриваясь к зеленому платью, которое зрительно выглядело чуть поуже синего.
— Скучаешь по маме? — спросил Олли.
— Угу. Особенно ночами, — призналась я. — Даже плачу в подушку, бывает, но тсс, никому не говори. Засмеют. Я же уже взрослая девочка, мне нельзя плакать.
— Можно, если очень хочется, — со знанием дела шепнул он. — Я мужчина, мне тоже нельзя, но иногда… — Лисенок смущенно потупился и тронул меня за руку, чуть погладил плечо. Лапочка моя пушистая, до чего же ты милый! И добрый. Может, стоит Марго спасибо сказать за такое перевоспитание? Хотя нет, если прознает ведьма, что меня тут добрые альды приютили, отправит еще куда-нибудь… например, к ярнилам, которые сожрут незваную гостью и не подавятся. — Я тоже скучаю. Мама мне снится… часто. Прекрасная, как Снеженика. И всегда-всегда улыбается, только почему-то молчит, — поделился со мной Олли. — Но знаешь что…
— Что? — вскинула бровь я, ослабляя запах простыни, которую намеревалась сменить на платье.
— Это нам тут без них плохо, а им там хорошо! — заявил он убежденно.
— На небесах? — уточнила я.
— В царстве снежных духов, — ответил малыш.
Я задумалась, могут ли наши небеса, куда после смерти отправляются чистые души, быть и царством снежных духов тоже. Особых противоречий не нашла и потому кивнула.
— Обед на… — войдя в комнату, как и его сын, без стука, Арво замер на полуслове.
Пару секунд длилась немая сцена, во время которой Олли смотрел на папу, виновато прижав к голове ушки, папа — на меня, а я сидела в простыне и держала в руках чужое платье. Ойкнув, им и прикрылась.
— Олис… — прошипел Арво, переведя взгляд на притихшего отпрыска. — Я же сказал у альды Маритты одежду попросить, а не рыться в мамином сундуке.
Хм, значит, делиться вещами усопшей жены со счастливо спасенной мной папа-лис не собирался. Неловко-то как получилось! Я покосилась на платье. Следовало бы положить его обратно, но… за чем тогда прятаться от серебристо-серых глаз, которые вот-вот прожгут во мне дыру. Вернее, в платье.
— Пап, мама бы поделилась… — начал мямлить Олли, виновато помахивая хвостиком.
— Конечно бы поделилась! Только в платья твоей мамы влезут сразу две худосочные Белочки, о длине лучше промолчу. Не хватало еще, чтобы эта немочь бледная, запутавшись в юбках, споткнулась и расшибла себе нос.
Пропустив мимо ушей заботу о моем носе, я обиженно им шмыгнула, реагируя на «худосочную белочку». То гусыня, то кара небесная… теперь вот и еще одно обзывательство в мою копилку. А я, между прочим, леди! И имя у меня тоже есть… женское!
Велев чаду бежать к соседке с просьбой продать наряд ее старшей дочери, Арво вновь упомянул об обеде, с которого, собственно, и начал. Правда, на сей раз добавил, что все наверняка остынет из-за наших затянувшихся переодеваний, и предложил мне спуститься к столу в чем есть. Судя по ироничным ноткам, в ответе альд не сомневался, и это окончательно разозлило. Положив на кровать платье его супруги, я медленно встала, демонстративно подтянула простыню, привлекая внимание к высокой груди, которую неосознанно выпятила, доказывая и ему, и себе, что вовсе не худосочная. Откинула за спину волосы и с деловым видом поинтересовалась:
— А что на обед? Умираю с голоду! Командуйте, куда идти, альд.
На кухне…
Стол был накрыт прямо на кухне. Ну, как накрыт… хлеб порезан, банка с солеными огурчиками из погреба принесена, пара полотенец на спинки стульев повешена. Солонка и перечница еще на скатерти стояли, похожие на маленьких деревянных котят. Из столовых приборов было три ложки. Тоже деревянные, но не громоздкие, а вполне аккуратные, лишь немногим массивнее привычных мне серебряных.
А какие запахи тут витали… м-м-м! Я аж слюной подавилась, хотя в комнате о голоде говорила из чистого упрямства, чтобы доказать папе-лису, как он не прав. Но стоило унюхать аромат картошки, тушенной с грибами, и в животе призывно заурчало, потому что, учитывая полный переживаний день, с утра у меня во рту не было и маковой росинки.
— Надеюсь, нашей незатейливой кухней леди не побрезгует? — продолжал подначивать Арво, доставая из печи вожделенные горшочки. Пропустив мимо ушей его тон, я сказала:
— Шутите? — И сглотнула, ибо есть хотелось все сильнее.
Какое-то совсем не аристократическое поведение у меня: сижу в простыне, смотрю с обожанием на несчастный горшочек и краснею от
