Зашла я к ним на кухню… Матушки-заступницы! А в кухне-то и нет ничего! Ни чугунка, ни горшка, ни миски. Стоят три кружки, да два стакана. Да шматок сала в чистую тряпицу обернутый. Я оглядеться не успела — хозяева чай пить кличут. Положили на стол фунтик с леденцами, фунтик с сахаром, колотым да в кружку проволовку какую-то спустили. И вот чудеса: огня нет, а в кружке вода ключом кипит!
В той же кружке чай заварили, сало ножом напластали, хлеба порушили, а еще в двух кружках кипятка навели. Разлили по стаканам, старший хозяин и говорит:
— Ну, Аграфена Трофимовна, хлеб да соль вам, чай да сахар. Хелпосев[3], как гличане говорят…
Позавтракали, значит, комнату мне хозяева показали, а я им потом и говорю: надоть вам припасов собрать, не то мне вам обед готовить не с чего станет. Они переглянулись, и оба мне на полочку показывают: деньги, мол, там лежат. Возьми, мол, сколько надо, да и покупай. Мы, говорят, тебе прямо сейчас помочь не можем — дела у нас, так что купи пока не шибко много — сколько сама снести смогешь. А ужо на другой выходной — мы с тобой на базар вместе сходим. Тогда, говорят, сколько скажешь заберем…
И тут же — ключ мне в руки и — нет их, ровно и не было. Мне б их позвать, обспросить: чаво они на обед-то хочут — куды?! Пока телепалась, выскочила на улицу, ан глядь — улица-то пустая!
Вернулася в дом, да и стала на базар собираться. Известное дело: кто первый пришел, тому и кус медвяный, а кто последний — тому опивок поганый. Сунулась на полочку, да так и села…
Денег там лежит, сколько у нас и в сельсовете, и в лавке отродясь не бывало! Две бумажки лежат по десять червонцев, да две — в три червонца, да пять червонцев, да еще мелкими бумажками и серебром — еще червонца на два. Мне ажно дурно стало, кода такую пропасть деньжищ в руки взяла…
Не стерпела я, побежала со всех ног к тетеньке. Та выслушала меня, головой покивала да и говорит: это, мол, проверяют тебя. Ты, говорит, племянница дорогая, не сумлевайся: денежка у них до самой распоследней копеечки посчитана. Так что в вечеру они с тебя спросят: на что, мол, деньги стратила? Сдачу всю отдай и цены называй честно, а не то выгонят, да еще и ославят.
— А краше того, — говорит тетенька Матрена, — схожу-ка я с тобой на базар самолично. А не то обманут тебя — ты ж цены настоящей не знаешь. А хозяева потом с тебя же спрос учинят: по что, такая-сякая, втридорога купила? А, может, не так все было, а себе ты копеечку в мошну скинула?
Так мы на базар вместе и пошли. Я чугунок купила, чтобы щей наварить, убоинки[4], ведь у них-то, поди, и в пост щи скоромные, при эдаких-то деньжищах, морковки, капустки, лучку, чесночку… А потом решила: что картохи всяко-разно много потребно станет: картошка — она ведь хлебу присошка. И взяла картохи мешок, вовсе небольшой — пуда на два, не боле. Тут уж, смекаю, поясню хозяевам, что картошка — она завсегда в чести.
Еле-еле все донесла, к хозяину дома сходила — дров в долг взяла, плиту растопила и поставила щи варить. Да тут и спохватилась: тетенька рассказывали, что в городе одни щи, пусть и с убоиной — не обед. Надобно им еще чего сготовить. Опять на базар побежала. Думаю, каши им сварю да со скоромным маслом — оченно хороший обед, хоть для города, хоть для какого самого главного: ажно три блюда выходит. Щей похлебают, потом мясо со щей скушают, а там и кашки с маслицем. Чем не хорошо?
Да только на базаре-то и спохватилась: хозяева-то мои небось по-деревенски с одного горшка есть не приучены. Туда-сюда заметалась: надобно ж им миски купить, да и скатерку тож. А то что ж это выходит: денег — прорва, а стол газетами застелили. И тут вдруг наскочила: артельна торговля. Мисы продают знатные, важные, петухами да жар-птицами расписаны. Ох как мне те миски глянулись! Ох, как глянулись! Спросила цену — вовсе недорого. Ну, смекаю, вот за таки-то мисы, хозяева точно благодарить станут. Да тут же и припомнила: ложек-то у их тоже в заводе нет. Купила пяток ложек расписных. Так оно дешевле вышло, да и потом: вдруг придет к ним кто? Здесь поди со своими ложками не ходют…
Уже уходить собралась, да увидала: мужик грузди продает. Ядреные, ладные, один к одному! Ну, я решилась: возьму хозяевам груздочков, авось потрафлю. Выбираю, стал быть, бочоночек, а тут сосед евойный в крик: возьми, мол, раскрасавица, огурчиков. Крепкие, солили со смородиновым листом, с хренком да с чесночком. Ну, мыслю: семь бед — один ответ! И взяла.
А вот как я селедочку астраханскую купила, я и сама не поняла. Только ясно мне стало: в раз всего никак не можно дотащить. Я хучь и здорова, а все ж через саму себя не перескочишь. Вот я извозчика и взяла. Поторговалась с ним, так что он меня за полтинник и довез. И только я — в дверь, гляжу — охти мне! Хозяева идут. И смотрят на меня как-то эдак… Ох, святители, выносите!..
Волковы с удивлением смотрели на Грушу, что как-то бочком слезала с извозчичьей пролетки. А там громоздились свертки, бочонки, мешочки, кульки…
— Э-хм, — кашлянул Всеволод-старший. — Грушенька, а вот эти… м-м-м… емкости, это вот что?
Покраснев как маков цвет, девушка пискнула:
— Это вот — груздочки соленые. Оченно скусные… — Тут вдруг на ее лице промелькнул испуг, — Али вы грибков не любите?
— Да почему же? — Старший Всеволод вновь озадаченно хмыкнул, — А вон то?
— Огурчики… Я в другой раз сама посолю, только ни бочки, ни соли, ни хрена, ни лста смородивого у меня нет, а эти, — она снова повела рукой. — Очень хорошие… А вот тут, — показала она куда-то себе за спину, — селедочка…
— Тоже бочонок?
— Да что вы! — девушка замахала руками. — Всего-то одного залома и взяла. Фунтов на десять, не больше…
— Ага… — Отец повернулся к сыну, который трясся от беззвучного смеха, — Исходя из того, что нам купила многоуважаемая Фрекен Бок… Севка, чеши в магазин. Нам — две поллитры, а девушке… Груша, вы что пить будете?
Та принялась отнекиваться, но Волков-старший ее не слушал, и велел сыну взять «для дамы на свой вкус».
— И к чаю что-ни-то купи! — крикнул он вслед
