И насколько было известно Москве, Елагин размышлял. Размышлял, потому что не верил в победу. Но было и еще одно «но». Елагин понимал, что бегство — не гарантия жизни. МНБ достало бы его хоть на другом конце света. И Елагин дрожал от одной этой мысли….
— Ты думаешь, он согласится? — Кротов подошел к окну и уперся взглядом в перекрытую Красную площадь.
— Шанс есть. И очень большой. Елагин лишь с виду крепок духом. На деле он тряпка. И Скоров это понимает. Елагин нужен ему как знамя. Как символ. Точно так же как и Громов с Дмитриевой. Это чисто политические фигуры на доске. Короли, способные делать лишь один шаг, будучи прикрытыми со всех сторон.
— Ну, про Громова с Дмитриевой я бы так не сказал, — поморщил лоб Кротов и отошел от окна. — Эти-то вполне себе «офицеры».
— Здесь, может, ты и прав, — нехотя согласился Ефимов. — Но насчет Елагина прав я.
— Допустим. Но с чего ты взял, что он захочет вернуться? Скорее всего, он сочтет это ловушкой. Он, может, и тряпка, но не идиот же!
— Нет, не идиот, — покачал головой Ефимов. — Совсем не идиот. Но мы дадим ему гарантии жизни. Поверь, Лёша, все люди, по сути, одинаковы. Ты же образованный человек. Ты знаешь историю. Белые генералы возвращались в Красную Россию — и ничего служили. А там уж гарантий было поменьше наших. И Елагин историю знает не хуже тебя. Его лишь нужно правильно настроить, немного подтолкнуть, объяснить, что лучше к нам, чем за кордон.
Кротов задумался. После нескольких минут тишины он осторожно произнес:
— Так, может, лучше пусть этот твой человек просто уберет Елагина и Скорова вместе с ним?
— Ты все таки идиот! — Ефимов рывком поднялся из уютного кресла. — Я же уже сто раз объяснял тебе, что это ровным счетом ничего не изменит! Это ничего не решит! На их места придут другие. И так далее. А измена Елагина может по настоящему повлиять на этот жалкий народ. Если уж такие люди переходят на нашу строну, то это что-то да значит! Тоньше, тоньше надо действовать! А ты привык топором рубить….
— Не кипятись, Юра, — мягко произнес Кротов. — Ты прав. А убрать их мы всегда успеем.
Разговор был закончен. Больше Ефимову здесь делать было нечего. Главное он урегулировал. А урегулировать вопрос с засылкой агента действительно было необходимо. Как не крути, но кругом пока люди, а не волки. И большинство членов ЦК партии тоже люди. А вопрос будет решаться на ближайшем заседании….
Ефимов снова почувствовал, что внутри у него все пылает. Гнев и ненависть переполняли его, идущего по кремлевским коридорам. Нет, не все пока было в его руках. Не все. Он крепко сидел на своем стуле, но все еще мог и слететь. Конечно, он просушивал всех и каждого. Вся элита, верхушка была у него под колпаком. Он знал мысли каждого. Не говоря уже о словах.
Но богом-то он не был….
А значит всегда оставался вариант, что его перехитрят, задумают избавиться от него! Или для начала хотя бы прибегнут к саботажу его решений. Все, все людишки одинаковы! Елагин тряпка, которую он может намотать на руку и скрутить в бараний рог. Но и Кротов такая же тряпка, которую кто-то другой, у него за спиной, может так же намотать на свою руку!…
Успокоился он только в машине. Сейчас надо было держать себя в руках, быть хладнокровным.
Да и впереди его ждал прекрасный вечер. Накануне была арестована очередная группа офицеров МНБ — подонков, изменников, предателей. Он лично допросит их. Лично выбьет всю правду, как ни раз уже бывало.
Он присутствовал, конечно, не на всех допросах — на все его просто не хватило бы: конвейер работал безостановочно. Но на некоторые ходил. Иногда ради любопытства, иногда, чтобы выплеснуть накопившуюся агрессию, дать волю инстинктам.
То были страшные допросы. Вряд ли можно вообще придумать что-то страшнее, чем то, что испытывали в последние минуты жизни несчастные оклеветанные люди, оказавшиеся в запертом каменном мешке один на один со всесильным министром национальной безопасности.
Там, в камерах пыток он становился собой. Сначала он разогревался, заводил себя, распалял. А потом становился Зверем.
Иногда ему хватало двух-трех жертв, чтобы утолить свою жажду убийства и успокоиться. Но порой через него проходили десятки. Один за одним они заходили в ад, откуда перед этим выносили только что истерзанное, разорванное на куски тело…
В некоторые дни он требовал, чтобы тела оставались на месте. И тогда, после его ухода, надсмотрщики видели страшные картины, которые им не забыть до конца жизни: горы изглоданных трупов, забрызганные кровью стены и, главное, лица замученных, на которых навеки отразился ужас последних мгновений земного существования….
Вернувшись к себе, он заперся в своем темном кабинете и еще долго сидел в полной тишине, глядя в одну точку на стене. Секретарь в приемной боялся подняться со своего места, чтобы не дай бог не издать хоть какой-нибудь, даже самый тихий звук. Боялся, хотя прекрасно знал, что стены кабинета не пропустят даже грохот перфоратора, начни им кто-нибудь работать в приемной.
Страх витал повсюду в министерстве. Тотальный, всепоглощающий страх, который в то же самое время медленно, но улетучивался с улиц городов и деревень, уступая месту робкой надежде на избавление….
Специальный корреспондент еженедельника «Новости Европы» Дж. Даррел. «Мой первый день в России», 04 апреля 2039 г.
Русская весна приходит не сразу. Март еще зимний месяц, как и начало апреля. Снег постепенно сходит, но настолько незаметно, что кажется, будто он не растает никогда. Но, главное, настоящая зима уже позади!
Свой репортаж я пишу сидя в крепком деревенском доме. В России такие дома называют избами. Они сложены из стволом деревьев, между которыми просунут утеплитель. В каждой избе есть печка. В то, в которой сижу я, печка тоже есть. Сейчас она как раз горит, а потому, слава богу, не так холодно.
С момента моего последнего репортажа прошло больше месяца. Но мое молчание было вынужденным: я покинул Москву и все это время был в пути. Писать просто не было возможности. Но я делал небольшие путевые заметки, которые собираюсь использовать в этом материале. Но давайте обо все по порядке.
Как помнят те из читателей нашего журнала, кто читает его постоянно, в своем последнем репортаже я писал о том, что полностью подавлен. Моя депрессия была связана с тем, что с каждым днем отношение властей ко мне становилось все хуже и
