— И что, никого сыскать не удалось? — в замешательстве от подобных новостей вопросил Берендей. Думцы зашушукались, высокие шапки торопливо закачались, склоняясь друг к другу. Ёширо прикрыл глаза длинными ресницами, явно осмысливая нежданные дурные известия. — И это… никто выкупа не требовал, подметных писем не подбрасывал?
— Нет, — коротко отрезал Осмомысл. — Полное ничего. Неясно, как исчезнувшие пропали. Если они мертвы, то тела тоже не найдены.
— Еще бы, леса вокруг града вон какие стоят, — высказался Пересвет. — Брось труп в чащобе, так лешие и болотные сожрут за милую душу. Хотя у лесной нежити спячка еще не закончилась. Ну, так волки косточками похрустят.
Сыскной искоса глянул на царевича. С его морщинистым прищуром не разберешь: то ли одобрительно, то ли как на дурня распоследнего.
— Осмомысл, ты это… ты со своими орлами да соколами разберись, излови и пресеки, — гневно пристукнул концом тяжелого посоха по дубовому полу Берендей Иванович. — Да пошустрее. Не хватало нам душегубов всяких. Все, говорение на сегодня окончено. Расходитесь, думцы почтенные.
— Готов побиться об заклад, у тебя уже есть свое особливое мнение касательно сгинувших невесть куда людей, — заявил Пересвет, когда они с принцем выехали с царского подворья и двинулись в сторону «Златого слова». Кириамэ помалкивал, уткнувшись носом в пушистый соболий воротник накинутого полушубка.
— Нет у меня мнения, — честно признал нихонский принц. — Мне просто очень странно. В вашем мирном городе — и такое удручающее происшествие. Пропали люди разных сословий, разного возраста, мужчины и женщины… даже ребенок. Вот бы встретиться со старым ёрики… ками-сама, сейчас точно язык переломится!
— Осмомыслом, — елейным голоском подсказал царевич.
— Именно с ним. Побеседовать с глазу на глаз. Расспросить, при каких обстоятельствах пропали люди. Увидеть список исчезнувших.
— Ёжик, — поколебавшись, рискнул спросить Пересвет, — зачем тебе это? Осмомысл дело свое знает, сколько лет сыскарским воеводой в Столь-граде. Найдет пропавших, живыми или мертвыми. Или опять справедливость зачесалась и покоя не дает?
— Это мой долг, — невозмутимо откликнулся Ёширо. — Я присягнул на верность твоему отцу и вашему царству, значит, это моя обязанность. Не ожидать приказов и распоряжений, не полагаться, что дело исполнит кто-нибудь другой, но действовать самому. А ты, как верный сын своего отца, первым должен был заявить о своем желании помочь в розысках.
— Да я сегодня впервые услыхал об этих исчезновениях! — защищался Пересвет. — И вообще, это ты у нас такой — чуть что, подхватился и поскакал впереди всех на белом слоне. То тебе пропавших искать, то вызнавать, кто вирши сочиняет, то еще что-нибудь удумаешь!
— Тебя никто за воротник не тянет, — фыркнул Кириамэ. — Возвращайся во дворец, пообедай лишний раз, вздремни с утра до вечера и с вечера до утра.
— Ага, как же, — согласился царевич. — Чтоб ты мне потом покою не давал рассуждениями о неблагодарных отпрысках и надлежащих обязанностях подданного? Нет уж, спасибочки. Тпру, залётные. Приехали. Вот оно, «Златое слово», — он махнул рукой в сторону длинного дома, с каменным основанием и рубленным вторым этажом, выходившим фасадной частью прямо на улицу. Над тяжелыми дверями в медной оковке покачивалась большая жестяная вывеска с изображением развернутой книги, пера и свечи.
В лавке почтенного Мануция сладко пахло слежавшейся бумагой, свежевыделанной кожей и еще чем-то острым, терпким, отчего у Пересвета немедля зачесалось в носу и захотелось чихнуть. Хозяин поспешно выплыл навстречу дорогим гостям. Был эллин приземист, поперек себя шире, с курчавой седеющей бородой и черными, слегка навыкате глазами. С головы до пят закутан в просторнейшую хламиду, крашеную в лиловый оттенок и с завитками серебряных волн по подолу. Кланяясь, пригласил в задние комнаты, где на полках и в сундуках хранились нераспроданные еще книги. Пересвет украдкой таращился по сторонам, разглядывая невиданные прежде дива — яркие краски во флакончиках, стопки выделанного пергамента, намотанные на валики толстенные свитки и тоненькие листочки золота. Четверо писцов за маленькими столиками быстро-быстро орудовали перьями, испещряя белые страницы черными буквицами и слушая пятого, нараспев зачитывавшего текст из обтрепанного по краям фолианта.
— Меня… нас интересует книга под названием «Мимолетности», — терпения Ёширо, закаленного в покоях нихонских дворцов, достало выдержать полагающийся ритуал вежливых расспросов, сопровождаемый выставляемым на стол угощением. — Я бы желал приобрести экземпляр.
— Нету, ваше высочество, — с нескрываемым сожалением развел руками книготорговец. — Все разошлось. Последнюю книжицу лично пресветлая царевна купила. Не рассчитал я в кои веки с этими «Мимолетностями», — грузный эллин вздохнул и в преувеличенной скорби закатил глаза. — Думал, вирши и вирши. Прекрасные канты, но у здешних горожан эдакий товар спросом почти не пользуется. Рискнул на пробу сработать три десятка книжиц да и выложил на прилавок вместе с прочими. День лежали, два лежали, никто не брал. Но заглянула одна прекрасная дева, из праздного любопытства сунулась в книжицу и немедля купила. Вскоре следом за ней другая примчалась, а на следующий день отбою от желающих не было. Расхватали, как пирожки в ярмарочный день. Все расходы покрыл, да еще и окупилось втрое.
— Раз книжка пользуется таким спросом, почему вы не выпустите ее сызнова? — спросил царевич. Кириамэ сидел прямой, как палка, чинно потягивая поднесенное хозяином горячее франкское вино со специями.
— Сглупил потому что, — грустно признал ошибку Мануций. — Лишнюю копию не догадался оставить, все в дело пустил. Писцы строчили прямо с голоса, под диктовку. Но я с сочинителем уговорился, что через седмицу-другую он снова явится, принесет свеженьких виршей. Я тогда для вас специально две штучки отложу, с золотой росписью. Ведь то, что записано в «Мимолетностях» — его давние стихи. Былых счастливых времен. В Ромусе их наизусть знают. Юнцы строчки по стенам малюют, когда прекрасным девам в пламенных чувствах объясняются. В здешней глухомани они, конечно, в новинку. Не в обиду светлейшему царевичу сказано.
— Так, —
