Жеребец шумно выдохнул. Скосился на Джанко, словно в ожидании подсказки или совета, но ромалы отступил на пару шагов от стойла — мол, как решишь, так и будет.
Буркей гулко топнул копытом по усыпанному соломой земляному полу.
— Он согласен, — перевел Джанко. — И он одолеет дорогу за два дня и три ночи.
— А седло и уздечку он позволит на себя надеть? — уточнил Пересвет. — Я, чай, не сарматская амазонка. Без седла скакать не умею.
— Позволит, если позаботишься о нем в пути должным образом. Буркей не ест никакой травы, только разве с большой голодухи. Всякий вечер выдавай ему ровно три кроличьи али заячьи тушки. Поросенок или козленок тоже сойдут, но кроля лучше.
Рыжий испустил тонкое, недовольное ржание.
— Три, я сказал, — с нажимом повторил ромалы. — Начнет клянчить еще, не поддавайся. Накормишь больше нужного — отяжелеет, не сможет толком скакать. Недокормишь — начнет дурить, выслеживая какую-нито тварь себе на обед. Тушки потребны свеженькие, еще теплые. Не потрошить, не обдирать, не обжаривать. Пусть грызет со шкурой и костями, ему полезно. Да, расскажи ему о том, куда направляешься. Буркей сам чует кратчайшую дорогу, точно перелетная птица. Плетью не трожь, каблуками в бока лишний раз не молоти. Озлится, тогда с ним вообще не управиться. Сбросит и убежит в степь, да еще истопчет на прощание. Постарайся с ним договориться. Вообще-то у него нрав покладистый, — Джанко звонко шлепнул коня по крутой шее, забросил через плечо колдовскую веревку-уздечку. — Ступай с ними, Буркей. Мягкой тебе дороги. Когда выезжать думаете?
— С рассветом, — Пересвет и Кириамэ расступились, давая дорогу коню. Тот немедля засеменил к Жасмин и принялся с умильным видом толкать девицу носом в плечо — приласкай, мол, почеши за ушком.
— А можно на нем проехаться? — заворковала растаявшая Ясмин. — Я и без седла могу… ну хотя бы до терема!
— Вот настырная, — буркнул Джанко, но все же одним плавным движением забросил Шеморханку на спину рыжего жеребца. Девица устроилась боком, придерживаясь обеими руками за жесткую гриву потомка Арысь-поле. Горделиво выпрямилась, что твоя воительница перед замершим дружинным строем.
— Надень на него зачарованную уздечку, — ядовито предложил нихонец. — То-то хороша будет красотка на заморенной кляче.
Ясмин с достоинством показала насмешнику жилистый кулачок. Царевич осторожно придержал ромалы за рукав:
— У нас… у меня есть к тебе еще одна просьба. Именно просьба, — Джанко выжидательно смотрел на запинающегося царевича: — Твое племя шастает по всему городу, многое подмечает, многое слышит. Может, им удастся вызнать о том, где до своей пропажи бывала и с кем водила знакомства боярышня Алёна со двора Негодовичей? Или вы наткнетесь на следы сгинувшего княжича Радомира — якобы он приехал в Столь-град на встречу с некоей женщиной… Я заплачу за сведения. Золотой монетой, любому, кто именно принесет новости. Только не сочти за подкуп, это будет… э-э…
— Вознаграждение за помощь правосудию, — подсказала с высоты конской спины Жасмин.
— Точно, оно самое.
— Я поспрашиваю, — туманно откликнулся ромалы. За его спиной Шеморханка делала отчаянные знаки бровями, и Пересвет смекнул, что излишняя настойчивость тут вредна.
Так и прибыли к царским палатам — Ясмин ибн-Хан на клыкастом рыжем скакуне, Пересвет с Ёширо при ней почетными сопровождающими, с негодующей кобылкой Жасмин в поводу. Буркея оставили в царских конюшнях, где он избрал для постоя самый дальний и укромный денник. Старшему над конюхами царевич настрого запретил соваться к новому коню. Мол, жеребец нрава горячего, недавно изловлен в половецких степях, к людям недоверчив. Не тревожьте без лишней нужды, пусть дремлет в одиночестве. К утру готовьте дорожное седло, то, которое туркестанской работы, и сбрую гишпанской тисненой кожи.
Изящно прикрыв ладошкой зевок, Жасмин извинилась, еще разок почесала рыжему коню белый лоб, и упорхнула. Пересвет удрученно прикинул, что этой ночью ему будет не до сна. Слугам сборы к отъезду не доверишь. Матушка немедля вызнает и примчится даже посередь ночи разузнавать, куда это сыночек лыжи навострил. Придется все делать самому.
Кириамэ бережно уложил мечи на резную подставку, развернул плетеный коврик для созерцания внутренних миров и уселся, свернув ноги хитрым калачиком. Взирая из-под приспущенных ресниц, как суетится Пересвет, бегая из комнаты в комнату и от сундуков к кладовкам с одеждами.
— Твой отец завтра наверняка пожелает знать, куда делся его недостойный отпрыск…
— Подался к бабуле Яге за советом, — пропыхтел царевич, затягивая ремнями тугой сверток с походной рухлядью. Сверток упрямился и топорщился.
— От эдакой новости твоего отца точно хватит удар, — напророчил добрая душа Ёширо. — А то он не ведает, что в Ибирские чащобы три месяца дороги туда и обратно. Это в прошлый раз нам посчастливилось быстро обернуться.
— Э-э, — задумался Пересвет, — о, придумал. В Чернолесье егеря вспугнули оленя-златые рога. Я уехал на охоту, во!
— Ранней весной, когда олени гуляют безрогими. Конечно, Берендей-сан ни на миг не усомнится в правдивости моих слов.
— Мы ошиблись с прозвищем. Ты не Ёжик, ты въедливый клоп, — царевич развернул и с силой встряхнул дорожный плащ. Из суконных складок посыпались мелкая труха и прелые листья. — Я загулял по кабакам в компании Гардиано, сойдет?
Движением тонких бровей и легким изгибом губ Кириамэ выразил сдержанное брезгливое отвращение.
— Тоже не то, — Пересвет озадачился, захватить ли в дорогу короткий, двойного изгиба половецкий лук. Стрелять зайцев для конского ужина. — Почему бы просто не сказать правду?
— То есть поведать твоему отцу, что его сын одолжил у бродяг-ромалы хищного и пребывающего малость не в своем уме жеребца, дабы совершить визит на остров Буян, — с издевкой перечислил нихонский принц. — Я недостоин высокой чести стать тем человеком, который сообщит такую новость твоим почтенным родителям. Особенно матушке. Если начистоту, твой замысел нравится мне все меньше и меньше.
— Придумай что-нибудь получше! — не выдержал царевич. — Короче, я уехал на три
