— Гай, — присев на краю постели, царевич решительно извлек из рук явно не ожидавшего подобного нахальства Гардиано исписанную дщицу. Мельком заметив, что на ней ничего толком не начертано. Отдельные слова россыпью, а не строчки. — Ну почему ты такой? Как будто не один человек, а двое в едином теле. И одному из этих двоих страсть как хочется навязать жернов на шею и скинуть в выгребную яму.
— Какая ужасная смерть, — чуть слышно хмыкнул Гардиано. — Страшно представить, какая судьба уготована второму мне.
— Вот такая, — Пересвет обхватил ладонью затылок Гардиано, глубоко зарывшись пальцами во влажные от испарины вьющиеся пряди. Подался вперед, не стремясь сорвать с узких, кривящихся губ торопливый и безответный поцелуй, но просто уткнувшись лбом в лоб. Зажмурился, услыхав долгий, прерывистый вздох не то стон — свой собственный или Гая, уже не различить. С обреченным весельем осознав нехитрую мысль: с первой встречи его влекло к ромею. Так, должно быть, запойного пьяницу неудержимо тянет к чарке горького зелена вина. И плевать на неизбежное похмелье и косые взгляды. Ему необходимо твердо знать, что этот человек не сгинет бесследно завтрашним утром, устремившись за новой бесшабашной идеей. Не исчезнет из его с Ёширо Кириамэ путаной и несообразной жизни, единой на двоих. — Даже не заикайся, что, как только встанешь на ноги, подашься за тридевять земель счастья искать. Не смей звать себя третьим лишним. Ты не лишний. Ты — наш. Мой и Ёширо.
— Сейчас расплачусь, — пробурчал Гардиано, но не ядовито, а скорее добродушно. Он не пытался вырваться или оттолкнуть Пересвета. Царевич чувствовал на своем лице быстрое, неровное дыхание и полыхавший под кожей болезненный жар. Жадно втягивая чужой запах — щекочущий обоняние, кисловатый из-за недуга, единственный в мире, ни на кого не похожий. Пергамент, воск и запёкшаяся кровь, нутряное тепло прикорнувшего хищного зверя и терпкая, едва уловимая, хмельная сладость. Ощущая, с какой едва сдерживаемой силой Гай прижимается к нему. Мгновения утекали, Пересвету до сладкого нытья под ложечкой хотелось протянуть руки, обнять Гардиано, да покрепче. Да только более мудрая и здравая часть его же собственного разума наставляла — нет, не сейчас, не то нынче время и место. Не спеши нахлестывать лошадей и рваться вперед, пусть все идет своим чередом.
— Плат дать, утереться? — с величайшей неохотой царевич отстранился первым. Темные завитки мягко скользнули вдоль ладони, когда он убирал руку. Пересвет озабоченно заглянул Гардиано в лицо, заметив, как ромей кривится и судорожно прикусывает нижнюю губу, и всполошился: — Что, сильно болит?
В первое мгновение Гай намеревался отругнуться, но передумал и медленно, вымученно кивнул, вполголоса признавшись:
— Грызет изнутри все время… и кости ломит. Не уснуть, ничем толком не отвлечься. Слова в голове путаются. Лекарь успокаивает, мол, как начнет заживать, станет еще хуже. Эссиро говорит — терпение все превозмогает, дух превыше страданий бренного тела, а я валяюсь тут и от безнадеги выть хочется… Посиди со мной, расскажи, чем дело кончилось? Кириамэ, как только я заикнусь выспрашивать, гонит спать и велит ни о чем не тревожиться.
— Ой, — сообразил Пересвет. — Точно, ты же ничего не знаешь. Мальчишек вернули к родителям, с этими вроде обошлось все. А вот боярышня… с ней совсем худо.
Извещенный о найденной племяннице, Савва Негодович примчался за Подарёнкой вместе с супругой. Завидев скрежещущую зубами и злобно зыркающую из темного угла ополоумевшую девушку, боярыня Доброгнева разрыдалась в голос. Как она ни уговаривала, как ни увещевала ласковыми словами, Алёна только глубже вжималась в угол и скалилась, прочь идти никак не желая. Боярин аж бороду на кулак намотал и лицом нехорошо засмурнел. Обмолвился, что сперва с ними жених Алёны рвался ехать, да отговорили. Как ему теперь такую невесту на глаза показать? Видать, придется свадьбу откладывать, пока Подарёнка в разумение не вернется… а то и вовсе отменять.
— Боярин с женой надумали ее к сестрам Живаны везти. Может, та явит чудо и вернет бедолаге рассудок. Или сестры в мудрости своей совет подадут, можно ли ее как-то излечить, и примут девицу в милосердном доме. Покуда Алёна не перестанет людей дичиться, там ей будет покойнее, чем в шумом тереме у думского боярина.
— Скверно, — обронил Гардиано. — А что сталось с карпашским княжичем? Схоронили?
— Нет. Уложили в колоду, перестоявшимся медом залитую, и с посольством и дарами богатыми отправили к князю Владу. Батюшка сильно опасается, как бы с этого чего дурного не вышло, — вздохнул Пересвет. — Еще я с этим… с эллинским книжником пытался толковать. Его в холодном погребе под Рыбницкой башней заточили. Отец пытать его не дозволил, да и нету в Столь-граде пытальных дел мастера. Прежде его бы Осмомысл допросил. Без каленого железа всю его мерзкую душонку вытянул бы и по полочкам разложил. А так сыскным, Кириамэ и мне пришлось своим разумом обходиться.
— Что вызнали? — в нетерпении приподнялся со сложенных горкой подушек Гай, потревожив мирно дрыхнущего кота. Пробудившись, тот вперился в людей немигающими желтыми глазами, словно внимая чужой беседе.
— Мне кажется, он не безумен, — тщательно взвешивая всякое слово, начал царевич, вспоминая разговоры через тяжелую железную решетку. — Он прекрасно сознает все, что натворил, но повторяет — у него была причина. Якобы он хотел спасти этих детей. Уберечь от разочарований и несовершенства жизни. От того, что им придется стать взрослыми. Чтобы они не достались тем, кто не сумеет оценить их по достоинству, как он, — Пересвет невольно передернулся. — Что, это тоже такая маниа, одержимость, о которой ты рассказывал?
— Детство, проведенное рядом с обременявшими чрезмерной заботой, или, напротив, холодными и равнодушными родителями, — предположил Гардиано. — Когда такой ребенок вырастает, в нем может пробудиться навязчивое желание проявить лучшим отцом, чем его собственный. Стать защитником тех, кто слабее — и постоянно требовать от них благодарности и восхищения. Обзавестись живыми игрушками, которые можно карать и миловать по своему усмотрению… Да, это не безумец, но человек, пребывающий в едином крохотном шажке от подлинного безумия.
— Дружинные разобрали обрушившийся подвал под пристройкой, где он жил, — Пересвет отметил, что и он сам, и Кириамэ, и Гай всячески избегают называть эллина Аврелия по имени. —
