— Я Бальдр… Бальдр Одинссон, — Бальдр не признал собственного голоса, ставшего каким-то вялым и сиплым, как будто великанская рука пережала ему горло. — Я Бальдр. Ты… ты забыла меня?
— Слишком много вас является сюда, чтобы упомнить всякого и каждого, — она пристально взглянула на него. Словно взвешивала на незримых весах, крутила в руках, выискивая скрытые изъяны и прикидывая, выкинуть безделушку сразу или все же оставить, присмотреться получше. Вдруг сгодится на что полезное или для забавы?
Ее глаза, удлиненные, очерченные углем, отливали расплавленной зеленью и холодным серебром, а губы казались слишком яркими, кроваво-алыми. Бальдр вздрогнул. Он должен был что-то сделать — заговорить с ней, напомнить о прошлом, может, упасть на колени… но все, что он мог — сидеть на ледяном полу и бессильно взирать на нее снизу вверх.
Она обрезала косы, и бесстрастное лицо с острыми чертами обрамляли прямые черные пряди. Она носила черно-алое платье необычного покроя, с высоким глухим воротником и широкой юбкой, расшитой прозрачными слезами и маленькими хрупкими косточками. Ее руки обвивали широкие браслеты в виде змей, в волосах поблескивала маленькая корона из мертво поблескивающего хрусталя с хищно заостренными зубцами. Кожа стала бледной до синевы и казалась прозрачной изнутри. Бальдр заметил трупное пятно, ноздреватое, изжелта-бурое, медленно изникшее из-под воротника платья Хель и перетекавшее вверх по шее, подбираясь к уху.
— Но… — тяжелое молчание становилось невыносимым. Бальдр заставил себя подняться на ноги и заговорить: — Хель, моя королева… Столько лет в ожидании, столько посланий от меня к тебе и от тебя ко мне…
— Ах, письма, — она чуть повела рукой, и Бальдр осекся. — Верно. Тогда я была моложе и только обустраивалась. Да, твои письма несколько скрасили мне первые десятилетия жизни здесь. Было весьма занимательно создавать на бумаге привлекательный образ, ничуть не схожий с истинной тобой… Неужто та Хель из писем казалась тебе настолько привлекательной, что в поисках ее ты явился в Нифльхейм? Но ты ас и бог, а никто из богов не приходит ко мне по доброй воле.
— Меня убили, — несколько виновато промямлил Бальдр. М-да, сколько раз ему твердили, что вымысел и действительность сильно различаются промеж собой? Пугающая незнакомка на золотом троне имела мало общего с маленькой испуганной девушкой его воспоминаний.
— Убили? — Хель прищурилась и вдруг мимолетно улыбнулась — острой и понимающей, пронизывающей улыбкой, похожей на взмах кинжала в ночи. Такой же, как у Фенрира и Слейпнира. Такой же, как у Локи — видно, бог обмана поделился этой чертой со всем своим потомством. — Ах, вот в чем дело. Там, наверху, миры трепещут в ожидании грядущего конца времен?
Бальдр кивнул.
— Но теперь дела Асгарда тебя не касаются, — подытожила Хель. — Отныне ты — один из моих подданных.
— Всего лишь один из? — съязвил Бальдр, решив, что хуже теперь уже все равно не будет. Сломя голову он рванулся за юношеской мечтой… а мечта оказалась высеченной изо льда статуей, величественной, бесстрастной и равнодушной.
— Покамест ты не совершил ничего, что выделило бы тебя из тысячи тысяч тебе подобных, — камни в венце Хель ослепительно сверкнули, когда она слегка наклонила голову. — Разве что самоуверенно попытался дерзить. Впрочем, Один никогда не уделял внимания достойному воспитанию своих отпрысков. Я этим займусь. Ведь у нас впереди бесконечность.
В царство Хель попадают души, но не тела. Тела мертвецов предаются огню либо земле, тихо истлевая или превращаясь в пепел. Однако даже лишенная тела душа может ощущать катящиеся по спине градины холодного пота, как только что Бальдр выяснил на собственном опыте. И содрогаться от ужаса, понимая, что ничего не вернуть назад. Теперь его участь — навсегда оставаться рядом с полумертвой великаншей в царстве призраков. Некуда бежать. Никто не придет на выручку. Он получил именно то, к чему так стремился.
И он даже не знает, какая бессердечная сволочь обрекла его на эту муку!
Эпилог в Асгарде.
Море подгрызало обрывистые скалы. Рваные тучи летели над грядами грязно-пенных волн, огрызались молниями, рычали громовыми раскатами. Там, позади, за спиной, остался Асгард — залитый ливнем, погруженный в траур, плач и надвигающийся ужас перед неизбежным.
Здесь было только море, небо и та незримая черта, где они сливаются воедино.
Ветер взъерошивал шерсть за загривках двух волков, укрывшихся меж заросших мхом валунов. Ветер теребил иссиня-черные перья двух воронов, прыгавших с камня на камень. Ветер дергал складки тяжелого шерстяного плаща и развевал длинную бороду Всеотца, царя асов, невесть ради каких целей явившегося на пустынный берег, охваченный буйством стихий. У Одина сейчас имелась уйма иных забот. Успокоить подданных и впавшую в умоисступление Фригг, заняться устройством погребальной церемонии… в который раз уверить Нанну в том, что никто и никогда не выставит ее за порог Брейдаблика. Овдовевшую асинью больше всего занимало именно это обстоятельство. Скорбь по утраченному мужу, замкнувшийся в молчаливом горе сын — Нанну волновала только драгоценная связка ключей, подтверждающая ее титул хозяйки дома. Как странно порой сказываются внезапные утраты. Или же просто Нанна по неосторожности позабыла о маске, под которой таила истинные чувства и намерения. Вскоре она опомнится, начнет проливать слезы и требовать отмщения. Не забывая притом украдкой проверять ключи на поясе.
Ньёрд сказал, мальчик любил приходить сюда. Смотреть на океан, мечтать. Мечты его и сгубили. Урок всем на будущее: хочешь обладать чем-то или кем-то — не трать время на пустые грезы, а действуй. Что ж, мальчик теперь там, куда он так стремился попасть. Можно побиться об заклад, первым его чувством будет ужаснейшее из разочарований. Потом, когда время пройдет, он все поймет. А коли не поймет, Хель ему разъяснит. Странная девочка выросла в странную молодую женщину, но это вовсе не означает, что у Хель нет головы на плечах. О нет, дочурка Локи ни в чем не уступит своему отцу — ни в уме, ни в сметливости, ни в решительности. Бальдру предстоит многое узнать о королеве мертвых. И о себе самом.
Еще давно, когда Бальдр впервые заикнулся о своем желании быть рядом с Хель, Один взглянул на младшего из своих сыновей тем оком, что скрывалось под черной повязкой. Тем, которому открывалась истина. Увидев горячность и гордость Бальдра, его наивность и честность, его открытость миру. Бальдр отлично сознавал, что никогда не станет подобным своим воинственным братьям — уж таким он уродился на свет. По юношеской впечатлительности он выдумал себе любовь, а она пустила
