Ник стоит спиной, что-то делая с полотенцем и говорит. Не знаю, что он говорит — не разбираю.
Он поворачивается, я на автомате смотрю на него.
— Не поможешь мне завязать? Кажется, вышло немного глубоко. — Он делает шаг ко мне.
— Нет! — Выкрикиваю, выставляя перед собой руки. — Не подходи ко мне!
Я понимаю, что веду себя странно и вызываю дикие подозрения, но мне сейчас главное — успокоиться и продолжать силой воли заставлять себя смотреть в лицо Нику, в его глаза — не спускаться вниз. А еще лучше: — уйти и позвать на помощь Максима! Точно!
— Ты боишься крови? — усмехается и снова делает шаг. — Представь, что это кетчуп! Пожалуйста, я реально не справлюсь без тебя.
Он убирает полотенце. И я вижу тонкую струйку алой крови стекающей от его ладони к локтю. И все происходит так, как уже было сотни раз: шумит в ушах, будто мой слух перенесся куда-то на морской берег. Глаза перестают фокусироваться, и картинка превращается в одно размытое пятно, а потом — темнота. И я падаю. Не скажу, что лечу куда-то — просто падаю в обморок.
«Представь, что это кетчуп» — звучит в голове эхо Никиты, но уже поздно. Я слишком хорошо знаю, как выглядит кровь, что бы представлять на ее месте что-то другое.
Первое, что я вижу, когда прихожу в себя — необыкновенной голубизны небо. Сознание возвращается быстро и почти безболезненно. Немного болит голова. Надеюсь, я не сильно приложилась о землю. Подношу руку к своей голове и ощущаю что-то влажное на своем лбу. Кажется, это полотенце.
Поворачиваю голову, и Ник, который стоял в паре шагов от меня, замечает движение, тут же присаживается рядом и заглядывает мне в глаза.
— Ну, Слава Богу! — Шумно и облегченно выдыхает. Садится, аккуратно поправляя тряпку на моем лбу. — Что с тобой, блин, такое? Ты почему в обморок грохнулась? Мы жутко труханули!
— А где Макс? — «Мы» — это ведь означает, что и он тоже «труханул».
— Думаю, грабит ближайшую аптеку.
— Это лишнее. — Приподнимаюсь на локтях.
— Тебе помочь встать? — Ник хмурится.
— Звони Максу, пусть едет домой. Не нужны никакие лекарства. — Сажусь. Голова чуть кружится. Стараюсь не смотреть на раненную руку Ника. — Скажи, ты обработал рану?
— Да. Я перевязал ее тряпкой. — Он присаживается поудобнее, что бы смотреть прямо на меня. — Ты боишься крови? — Я киваю. Он смотрит долго и пристально, точно читает ответы на свои вопросы в моих глазах. А вопросов у него очень много, я вижу это. И еще я вижу, что он близок к тому, чтобы сложить один к одному и прийти к отгадке. — Это имеет отношение к тому, что тебя отчислили?
— Относительно. — Убираю со лба тряпку. Она вряд ли поможет мне.
— Ладно, пойдем, присядешь и расскажешь, если захочешь. — Ник встает и протягивает мне руку.
Я охотно принимаю ее, так мы и доходим до беседки, где я плюхаюсь в кресло. Никита садится на стул напротив меня, сжав руки в замок. Меня передергивает, как только я вижу его ладонь наспех перевязанную тряпкой. Ник замечает это и убирает руку с моего поля зрения. Я смотрю на него, благодаря глазами, он едва кивает — понимает мой посыл.
Вообще-то, я ни с кем не разговаривала об этом, кроме Лизы и своего куратора в институте, но сейчас мне реально хочется этим поделиться с человеком, которого я едва знаю. Хочется рассказать все, выжать из себя и остаться пустой: без страха и сожалений. Хотя я и понимаю, что разговорами тут не помочь.
Я поднимаю глаза и вижу, как к нам несется на всех парах Макс с огромным пакетом и бешеными глазами.
Пакет летит на стол, а сам Макс бросается ко мне с объятиями.
— Слава Богу Карибскому! Ты жива! — Он орет это мне на ухо, я морщусь и пытаюсь оттолкнуть его. Но хватка-то, у моего «братца» медвежья.
— Ты надеялся на обратное? — Хриплю я, сдавленным голосом. — Отпусти, потому что сейчас я уже менее живая, чем была минуту назад.
Он отступает, но руки от меня не убирает. Держит меня за плечи и внимательно исследует меня глазами.
— Скажи, ты беременна?
Я громко вздыхаю, Ник с улыбкой хмыкает себе в ладошку.
— Нет, я не беременна, Макс. — Отрицательно качаю головой, отцепляя его руки.
— Тогда какого черта ты в обмороки падаешь? Я, конечно, понимаю, что наш Никитка сногсшибательный, но не настолько, чтоб девушек в нокаут отправлять. — Макс поворачивает голову и говорит Нику: — Достань из пакета витамины для беременных и выброси их.
— Боже, ты просто псих! — Стону я, улыбаясь.
— Да! И псих хочет знать, почему его сестричка ни с того, ни с сего валится на землю. Если хочешь знать, я почти позвонил папе и Жене, и все рассказал. Если бы не Ник, я бы сделал это. — Макс отходит и плюхается на стул рядом с Никитой. Теперь они оба выжидающе смотрят на меня.
— Во-первых, не называй меня сестричкой. Во-вторых, расскажу, если эта тема больше не будет подниматься и информация не уйдет дальше ваших ушей. По крайней мере, пока я не поговорю с мамой.
— Я могила. — Макс разыгрывает маленькую пьесу, где он отрывает себе язык, выкидывает, потом закрывает рот на замок, а ключ кидает через плечо. Ник сдержано кивает.
— Короче, я не всегда была такой. То есть, в детстве я была нормальным ребенком, который не боится крови. Ну, или боится, не больше других детей, и уж точно не падает в обмороки при виде нее. Мама рассказывала вам, как именно умер мой отец?
— Женя только сказала, что его убили. — Отвечает Ник.
— Да, — киваю, — так и было. Его зарезала шпана у подъезда. Ограбление. Всего несколько тысяч — цена жизни моего папы. И, так получилось, именно я его нашла. Возвращалась вечером от репетитора и увидела его. Он лежал в огромной луже крови, всего в нескольких шагах от подъезда. — Я замолчала на пару секунд, чтоб сглотнуть ком в горле. — В общем-то, что происходило далее — стерлось из моей памяти. Я помню только, как мама отмывала меня от его крови в душе. Я собиралась и раньше поступать в медицинский, а после смерти папы твердо решила, что буду спасать жизни. Я хотела стать детским нейрохирургом. И стала бы, наверное, если бы в начале первого курсе не выяснилось, что у меня развилась гемофобия, после… После того, что я увидела, я не могу больше смотреть на кровь. Я сразу же падаю в обморок. Меня даже мысли о крови пугают.
— Как ты поняла, что у тебя гомофобия? — Макс заинтересованно почесывает подбородок.
— Гемофобия, — поправляю я его. — Я не геев боюсь, а крови.
