— Гордыней обуян ты еси! — печально покачал головой митрополит.
— Не гордыней, верой. И не намерен я, патриарх Филарет, ссориться с тобой. Хочу в согласии жить.
Хмурясь, Матвей Верёвкин направился к двери, уже за ручку взялся. Повернулся, из-под рыжих бровей нервно блеснули глаза.
— Не смущай никого, патриарх, своими речами и сомнениями!
— Пугаешь?
— Упреждаю, Филарет, для пользы твоей...
По морозу и первому снегу, преодолев многие мытарства, посольство царя Василия добралось в Упсалу — городок тихий, с каменными домами, мощёными улицами и огромным мрачным замком.
Карл IX принимал стольника Головина и дьяка Афанасия Иванова в просторной зале с высоким сводчатым потолком и стрельчатыми окнами с цветными стекольцами.
Окружённый знатными вельможами, отменными мореходами и воинами, король восседал на массивном, карельской берёзы троне. У ног Карла, одетого в тёмный камзол, лежали несколько породистых псов. Одна из собак положила морду на королевские кожаные ботфорты.
Карл велел взять у дьяка письмо, справился о царском здоровье и ни словом не обмолвился о смуте в Российском государстве. Держался король просто и не надменно, каким дьяк видел Сигизмунда.
Приняв царские дары, Карл велел читать письмо Шуйского. Слушал внимательно, а когда толмач закончил, сказал как об уже давно решённом:
— Мы пошлём царю Василию наших рыцарей, а над ними поставим ярла Якоба Делагарди.
При этом имени из толпы выдвинулся одетый в броню, но без шлема воин, поклонился королю лёгким поклоном. Афанасий Иванов догадался, это и есть ярл Делагарди.
— Мы напишем царю Василию, чего хотим за помощь Москве, — сказал Карл и поднялся, дав понять, что приём окончен.
В лесу Андрейка нарезал веток, поставил шалаш. Лежит Тимоша на еловых ветках — сухо, тепло. На костре еду варили, зайчатину жарили. Ловил Андрейка зайцев силками, Тимоша научил:
— Ты присматривайся: где заяц бегает — на кустах шёрстка остаётся.
В озере Андрейка ловил рыбу, пек на угольях, а когда Тимоша поправился, пошли они в Тушино, к царю Димитрию.
ГЛАВА 3
На Думе дьяк Сухота читал письмо Скопина-Шуйского из Новгорода. Уведомлял князь Михайло, что были у него с новгородцами неурядицы и ему даже на время пришлось город покинуть, но, слава богу, всё переменилось, и теперь Новгород крепко стоит за царя Василия, а он, Скопин-Шуйский, с большими людьми новгородскими собирает ополчение.
Ещё писал князь Михайло Васильевич, что из Упсалы дьяк Иванов весть подал: стольник Головин уже приступил с королевскими уполномоченными к переговорам. За услуги Москве король Карл запросил Копорье и Корелу...
Загудела Дума:
— Ненасытен король, бедствием нашим пользуется!
— Неча на Корелу зариться, и Копорья достаточно!
Ляпунов голос подал:
— Коли свеев на Русь впустим, они сами корельскую землицу захватят.
Судили Карла до хрипоты, но куда деваться, когда самозванец на пороге. А Скопина-Шуйского хвалили:
— Не ошибся государь, посылая князя Михаилу Васильевича в Новгород!
— На него надежда, а то того и жди ляхов и литву в Москве.
Князя Дмитрия Шуйского слова Ляпунова сразили:
— Ум у Скопина государственный.
Дмитрий Шуйский едва не взвился. Прокопка Михаилу выше государя возносит! Глянул на брата, но Василий будто не слышал, как племянника славословят...
За обедом князь Дмитрий Иванович сказывал жене Екатерине раздражённо:
— Михаилу возносили, в спасители производят, а уж ума у него, дескать, палата. Кое-кто рад бы Михаилу на царстве зрить.
Высокая, дородная княгиня Екатерина упёрлась грудью в столешницу, сердито повела чёрными очами:
— Не оперился Михайло, а уже петухом кукарекает. Не погляжу, Митенька, что и племянник твой!
— Прокопий Ляпунов тоже за Михаилу горло драл.
— Ляпуновы во всякую дырку затычка. Им бы дале порога боярского запретить хаживать, ан государь их чести удостоил на Думе рядом с великородными сидеть.
— Время, Катерина, смурное, без дворян не обойтись. Они — сила и должны быть государю оплотом.
— Да с Прокопия и Захара какие столпы?
— За ними, Катерина, дворяне рязанские и арзамасские. — Дмитрий смахнул с лопатистой бороды крошки. Нынче с этим мириться приходится. Ох-хо-хо, на всё воля Божья!
Поднялся из-за стола, перекрестился.
— Пойди, князюшко, в опочивальню, отдохни. Чать, умаялся, решая на Думе дела государственные.
До снегов пошла новгородская рать на псковичей. Услышал о том воевода псковский Фёдор Плещеев — сбежал из города. Взволновался Псков. Намерились псковичи повиниться Москве, но тушинский дьяк Иван Луговской собрал больших и малых людей да стрелецких начальников, напомнил о присяге царю Димитрию, спросил: «Как-то ответствовать станете, когда государь Ваську Шуйского из Москвы изгонит?», и псковичи закрыли ворота, изготовились к защите.
Подошли новгородские полки к бревенчатым стенам и башням древнего города, остановились. Скопин-Шуйский на удачу надеялся, не ожидал сопротивления. А у него — ни осадных орудий, ни ядер в должном достатке.
Постояли новгородцы без дела да под шутки псковичей убрались в Новгород.
От реки Суры и до реки Вятки взбунтовались черемисы и мордва, татары и чуваши. Перебравшись на левый берег Волги, арзамасские мурзы взяли Козьмодемьянск и Свияжск, открыл ворота Яранск. Грамоты царя Димитрия читали в Чебоксарах и на Вятке, доходили «прелестные» письма до Казани и Сызрани. Поднимались на царя Василия стрельцы и дети боярские понизовых городов.
Переметнувшись к самозванцу, князь Семён Вяземский был пожалован деревнями и назначен воеводой над отрядом литовских людей. С литовцами Вяземский объявился среди горных и луговых черемисов, попытался привести их к присяге царю Димитрию, налогом обложить. Тогда явился к нему предводитель черемисов Варкадин, какой водил орду вместе с Фёдором Берсенем на Нижний Новгород. Тогда крепко побили их царские воеводы Пушкин и Одадуров. Варкадин в северных местах укрылся, а Берсень вернулся к Болотникову...
Теперь поднял Варкадин на восстание против Шуйского горных и луговых черемисов, целовали крест Димитрию, но когда воевода Вяземский попытался собирать по улусам ясак, Варкадин со старшинами явился к нему:
— Бачка князь, царь Василий мало-мало шкуру драл, плохой Васка. Ай-ай, врёшь ты, бачка, на цара Димитрия, тебе шкуру давай. Уходи, улусом
