Мысль на Голицына перескочила. Подумал о князе Василии Васильевиче с обидою. Не с ним ли первого самозванца выпестовали, а нынче Голицын о нём, Шуйском, поносные речи говорит — по всему видать, к престолу подбирается.
Унять надо Ваську, да как? В правление царя Грозного князь Голицын за язык давно бы головы лишился, а Шуйский, венчаясь на царство, слово боярам дал: без их согласия именитых не казнить.
А всё в смуту упирается. Вот покончит с разбоями, тогда и бояре-крамольники присмиреют и дворяне уймутся, а то, вишь, волю взяли...
Поднялся с рассветом. Постельничий и спальники подали государю платье, облачили. Умывшись, Шуйский проследовал в Крестовую палату. Горели лампады и свечи перед иконами, богато украшенными золотом и дорогими каменьями. Сладко пахло топлёным воском. Василий остановился перед иконостасом, принял благословение духовника. Молился Шуйский истово, старательно отбивал поклоны. Прослушал слово поучительное из Златоустов и лишь после этого, окроплённый святой водой, покинул Крестовую.
А в Передней палате уже собрались бояре окольничие[7], думные и ближние люди челом бить государю. Ждали царского выхода.
Во дворце начался обычный день.
Князь Ружинский известен на всю Речь Посполитую. Дурная слава скандалиста и задиры. Сам король неоднократно выражал недовольство.
— Князь Роман, — говорил Сигизмунд, — нарокош[8] горазд, и пани его и шляхта своему пану под стать, а что до гайдуков, то истые разбойники.
А когда королю сказали об уходе Ружинского к самозванцу, он рассмеялся:
Москали остудят бешеного князя.
На что канцлер заметил:
— Ваше величество, но здесь осталась пани Ружинская, и не дальше как на прошлой неделе она со своими гайдуками разорила пана Стокульского и увезла с собой его красавца сына.
Король усмехнулся:
— Эта молодая ведьма из пистоля палит и на саблях рубится удалее любого шляхтича. Что же до сына пана Стокульского, то, мне кажется, он сам за пани поскакал.
И он ей нужнее, чем старый князь Роман...
Сделавшись гетманом в войске самозванца, Ружинский признавал Лжедимитрия царём лишь для видимости, а во хмелю похвалялся:
— Я таких цариков собственноручно сёк на конюшне.
Седой и грузный князь Роман в движениях, однако, был лёгок и быстр. Отсиживаясь в Орле, бражничал с панами. В городе и на посаде шляхта досаждала люду, а Ружинский говорил:
— Москали — наши холопы!
Но, понимая, что дальнейшее сидение без дела расхолаживает войско, требовал от самозванца поторапливаться, но тот отвечал:
— Дай срок, гетман, с теплом и коням бескормицы не будет...
Весна брала своё: отпаровала, подсохла земля, подёрнулась корочкой. Степь и буераки покрылись первой зеленью. Смешанные леса, коим начало в заокском краю, оделись в молодую листву, а ели и сосны, стряхнув снег, повеселели, подняли иглистые лапы.
На север и восток Московской Руси леса местами переходили в сплошные массивы, и, казалось, не было им конца и края.
В конце апреля-пролётника Лжедимитрий покинул Орёл. Самозванец и гетман Ружинский повели главные силы и польских гусар навстречу войску Шуйского, а гетман Лисовский и атаман Заруцкий с казаками отправились на Украину поднимать народ на Москву за царя Димитрия.
Обойдя Брянск и Карачев, самозванец устремился к Волхову, куда, по сообщениям дозорных, подходило войско Шуйского. Гусары горячили застоявшихся коней: скоро они прогарцуют по московским улицам и завладеют неслыханными богатствами.
В авангарде шляхетского войска шла хоругвь князя Романа[9]. Ружинский обещал:
— Вы первыми вступите в Кремль. Загодя освободите от всякого хлама свои перемётные сумы: они отяжелеют от злата и серебра.
На пути к заокским городам со стороны Орла и польских дорог встал Волхов со своими бревенчатыми стенами, земляным валом и плетёными палисадами. С самой зимы стягивались сюда московские полки, а в последнюю неделю апреля пришёл и воевода Дмитрий Шуйский.
Бой начали на левом крыле стрельцы. Сражение развивалось медленно, будто те и другие пробовали силы, а к исходу дня ратники разошлись, чтобы с рассвета завязать настоящую битву.
Загремели пушки, захлопали пищали и ружья. Успех попеременно клонился то к одним, то к другим. Когда осиливали стрельцы, Шуйский был готов слать гонца к царю с радостной вестью, но войско самозванца, уцепившись за последние рубежи, снова отбрасывало московские полки.
Воевода Шуйский послал в сражение конных дворян, но с правого крыла ударили гусары и хоругвь гетмана Ружинского. Они смяли дворянскую конницу, погнали её на стрельцов.
Паника охватила царское войско. Всё смешалось. Бросив огневой наряд и пороховое зелье, московские полки бежали от Волхова к Малоярославцу.
В Думной палате вдоль стен, на лавках, честь по чести, всяк на своём месте, расселись бородатые бояре, в кафтанах, шитых серебряной нитью, с высокими стоячими воротниками, в шапках горлатных. Руки на посохах, сопят, помалкивают, царского выхода дожидаются. Догадываются, о чём государь речь поведёт. Эвон, царский братец Митька позор навлёк, полки самозванцу на поругание бросил. Не воевода — горе луковое.
Князь Куракин в бороду посмеивается. Ему что, его Василий от главного воеводства освободил, передоверил судьбу рати московской брату Дмитрию. Вот и пожинает Василий посеянное.
Дмитрий Шуйский набычился, по палате очами зыркает. Вчера Василий пенял ему: ты-де победу самозванцу отдал при такой силе, какая тебе дадена была. Хорошо Василию судить с царского престола, а коли бы на поле брани побывал, поди, по-иному заговорил.
Задержался взглядом на Михаиле Скопине. Показалось, ухмыляется племянник. Подумал зло: «Тебя под Волховом небось не то что на два дня — на два часа не хватило бы, когда польские гусары попёрли».
А князь Василий Голицын очи горе возвёл, на расписной потолок уставился, где ангел венчает на царство молодого государя. К чему разглядывает, аль впервой?
Но у князя Голицына мысль в голове: «Шуйского не ангел — чёрт на престол посадил».
Открылась внутренняя дверь, впустив в Думную палату Шуйского с патриархом. У Василия вид скорбный, понурый. Умостился на царском месте, промолвил:
— За грехи наши тяжкие послал нам Господь испытание великое. — И посмотрел на бояр, дворян думных, будто сочувствия в них искал. — Воинство наше от воров отступило — кто повинен? — И замолчал, ответа ожидая, но никто голоса не подал, и царь продолжил: — Король с вельможными панами поспособствовали усилиться самозванцу — эвон сколь разбойного
