Да потому что слов нет. И голоса. Стою, как вкопанная.
Дождь льет вовсю. Его волосы, намокая, становятся темнее. Я, наверное, выгляжу как…мокрая курица. Но теперь… Теперь уже все равно.
Кирилл склонился ко мне.
Как… больно. Как неправильно. Как… Как я его хочу. Ну почему нельзя было свести отношения к фееричному, волшебному, замечательному сексу? Удовольствие — и все. Зачем чувства, му́ки, разговоры? Зачем?
— Ты настолько не ценишь наши с тобой отношения, что…
Он махнул рукой.
Я — ценю. Но… Не могу согласиться на такие. Наверное, люби я меньше… Смогла бы. А так…
Зачем?
Но слова остаются запечатанными глубоко внутри. Я что? Утратила способность говорить?
— Знаешь, Ида, возможно, ты и права.
Опускаю голову. Смотреть в его горящие гневом и обидой глаза нет никаких сил.
— Ты — мое сумасшествие. Я не могу спокойно дышать, думая о тебе… Просто наваждение какое-то.
Надо же, какая одинаковая реакция друг на друга. Если, конечно, не врет. Вот только почему сумасшествие? Почему не любовь?
— И не к месту, и не ко времени, Ида. Я устал плясать, как уж на сковородке. У меня никогда такого не было! Шепотки за спиной, насмешки от «коллег» и партнеров. Знаешь… Раньше это было просто… Просто невозможно! Но когда я видел тебя. Прижимал к себе. Думал: «Что бы ни случилось — все равно не отпущу». Летел в Тай, срывал переговоры. Безумие…
Он покачал головой.
— Ида, почему ты молчишь? Мы с тобой и так против всего мира с этими нашими чувствами.
Он качнулся вперед, словно желая схватить в объятия, и я уже практически чувствовала на губах его горький поцелуй. Агрессивный, злой. Будто клеймо. Я и страшилась этого, и жаждала больше всего на свете, потому что понимала — сделай он так — и я побегу за ним следом. Куда скажет. На любых условиях. К черту самоуважение, к черту жизнь, что летит с откоса в тартарары, только бы был рядом!
Сумасшествие? Безумие? Да…
Кирилл в последний момент замер, а я так и не поняла: разочарование внутри или радость.
А дождь лил, хлестал по щекам, словно наказывая за глупость, которую творим.
— Я просил всего семь месяцев. Всего семь. Ты не представляешь, как было важно не оказаться в центре скандала. Чтобы все прошло спокойно. И незаметно. Но… Получилось до смешного. Как нарочно. Мои московские подвиги. Тай. А вот теперь и все это…
Я смотрела сквозь пелену дождя в серые глаза, пытаясь понять. Что это? Что, черт возьми, происходит? Он уговаривает меня остаться? Или уговаривает себя — отпустить? Похоже, все-таки второе. И что значит — «просил семь месяцев»? Раздраженно поставил перед фактом, не дожидаясь ответа, даже не сомневаясь в нем…
А потом ушел.
Коленки тряслись. И слезы наворачивались. Я ведь понимала, что прямо сейчас между нами происходит то, о чем рассказывают через много лет внукам пожилые люди, синими от вен морщинистыми руками поглаживая выцветшие от времени фотографии.
«Понимаешь, молодость… Тогда чувства бурлили, мы наговорили друг другу такое, а потом…».
Господи, Кирилл… Неужели и у нас будет так же? Я всегда считала что нет ничего проще чем двум взрослым людям понять друг друга… А оно вон как, оказывается…
Невозможно! Невозможно друг друга понять! Тогда…зачем? Зачем это все? Дождь, купер, Тай…
Тай…
Рассмеялась, вытирая мокрое лицо.
Тай… Да. Там-то мы знали, чем заняться под дождем…
Кирилл медленно развернулся и стал уходить.
Теперь я считала его шаги. Казалось важным не сбиться, но не удалось, потому что на первом же он обернулся.
— Я думал, ты взрослая, самостоятельная женщина. Свободная от подростковой истерии и хлопанья дверьми. А ты…
— А я, — у меня прорезался голос. — Я не желаю брать чужое! Прятать глаза, быть источником конфликта между сыном и матерью — слишком ценю время и жизнь, чтобы тратить их на такое!
— Так значит…
— Это значит — я не представляю для тебя никакой ценности, потому что ты…
— Вот значит, как…
Он заложил большие пальцы в карманы джинсов и несколько раз качнулся с пятки на носок.
— То есть…?
— Да!
— И тебе такие отношения не нужны?
— Ты сам сказал — не ко времени! Прости, но сил разыгрывать из себя Джульетту, даже при таком совершенном Ромео… Можно, но радости никакой.
— Значит, ты меня не любишь.
Вот не помню я, есть ли в новом купере монтировка. А, черт, ее и в старом не было. И почему я считала, что оно мне не пригодится? Я как наяву представила замечательную, упоительную железную тяжелую хрень. И как я опускаю ее вот на эту железобетонную башку — кряк… И железо не выдерживает удара о голову Кирилла Андреевича Галицкого, а светлое будущее взаимоотношений России и Дальнего Востока рассыпается в пыль.
Акула, говорила я? Да нет. Баран. Злоторунный.
Развернулась и пошла. О чем тут говорить. Не о любви же.
— Ида, — донеслось мне в спину.
Подняла руку и помахала ему. Хорошо, сдержалась, обошлась без неприличных жестов.
— А машина?
— Оставь себе, — проворчала под нос. — Как компенсацию.
Странно, но он услышал.
Взревел мотор. Бедный купер, пусть и не мой.
Спустя мгновение поняла, что осталась одна.
Глава двадцать четвертая. Все мы немного Штирлицы
А вас, Штирлиц… Я попрошу остаться
Семнадцать мгновений весны
Наверное, мне пора завести блог: «Теория и практика расставания». А что? Буду делиться по Интернету умными мыслями и жизненным опытом со страждущими. Думаю, просмотры будут огого какие. А там и монетизацию можно будет прикрутить — денежки рекой польются. Я ж в этом дока. Ну, чтобы не зря все это…
Расставания были разные: неловкие, страшные, забавные, воодушевляющие, удушающие. От одних разбивалось сердце. Как в самый первый раз, после беседы с женой любимого. От других же хотелось скакать зайцем и орать на весь свет: «Уффф, получилось!»
Было по-разному, но ни одни отношения, как бы я не была очарована вначале, не приносили того самого вожделенного «долго и счастливо». Хотя нет. «Счастливо» было. Но не долго.
Поэтому нет-нет, да и закрадывалась мыслишка о том, что «со мной что-то не так». Но я… Я же дока! А потому прекрасно знала, как изгнать негатив и заодно подкачать попу.
Потому что во всех ситуациях — вдохновись и… в спортзал.
А что? Страдашки — страдашками, но красоту никто не отменял. И вообще — чем девушке хуже, тем лучше она должна выглядеть. И кстати… первый день — он не самый страшный, отнюдь. Он острый, болезненный. Ну, как приступ панкреатита — да здравствует мое псевдоврачебное прошлое. Главное, не впасть в совсем уж бурное отчаяние. А то от постоянных затяжных депрессий портится фигура, характер и морщины появляются. А нам оно зачем? Нам оно ни к чему! Вы слушайте меня. Я ж дока….
Дока, дока… Доконало меня все!
Хуже потом. Боль, отчаяние и тоска выматывают. Ну, как
