Она доела пасту, рассматривая Мэддокса в парадной форме и злясь, что находит его красивым. Раздраженно закрыв страницу, она проверила автоответчик на домашнем телефоне.
Там оказалось одно сообщение – от отца.
– Энджи, я целый день пытаюсь тебе дозвониться. Может, ты прослушаешь это сообщение, когда доберешься домой. Тебе нужно как можно быстрее проведать маму. – Пауза. – Ей нужно тебя увидеть. Она очень трудно привыкает, и медсестры… Попытайся доехать к ней завтра, очень прошу. – Он кашлянул. – Пожалуйста. – И звук положенной трубки.
Энджи стало не по себе. Она потерла лоб. Уже почти полночь, перезванивать поздно. Оставалось надеяться, что с Мириам все в порядке. Энджи вспомнила о коробке с мамиными вещами, которую оставила у дверей, прежде чем поехать в клуб.
Казалось, прошло уже несколько лет…
Энджи встала, взяла из коробки фотоальбом и отнесла на диван. Поджав под себя ноги в носках, она открыла книгу воспоминаний в кожаном переплете. На первой странице красовались фотографии ее первого дня рождения. Энджи начала листать, ища снимки из Италии, когда у отца был академический отпуск, но задержалась на фотографии, где они втроем у елки. Именно этот снимок, сделанный в первое Рождество после аварии, оставившей шрам на лице Энджи, вчера разглядывал отец.
Она тронула кончиками пальцев уголок рта и нижнюю губу – и в голове будто полыхнула алая вспышка, а губы резанула острая боль. Энджи услышала визг шин, скрежет металла и почувствовала вкус крови. Она судорожно втянула воздух – видения и ощущения были настолько реальными, что казались подлинными. Энджи вскочила и начала ходить по комнате. Может, ей вспоминается авария? Она ведь вообще не помнит, как они разбились на машине. Может, память возвращается из-за потрясения в связи со смертью Хаша, а за пять минут до него – крошки Тиффи? Или она невольно экстраполирует образы и ощущения трагедии с Хашем на то, о чем знает по снимкам и рассказам? Обхватив себя руками – ее била дрожь, хотя в комнате уже стало жарко, – Энджи подошла к зеркалу у входа и уставилась на свое отражение. Она снова коснулась шрама – и в ушах зазвучало старое стихотворение: «В разбитом зеркале лицо – позор и грех мой тайный…»
И тут же нахлынули другие слова, звуки, образы:
«Беги, беги!.. Утекай, утекай!» Чей-то вопль. Драка. Темно, холодно. Падают снежные хлопья. Женщина… Знакомая женщина… «Вскакуй до шродка, шибко!» – кричит она. Серебристая вспышка, а за ней темнота…
Энджи никак не могла отдышаться: да что же это за… Может, так проявляется посттравматическое расстройство или, хуже того, у нее начинается душевная болезнь? Гены пальцем не раздавишь…
Она с сердцем захлопнула альбом, но одна из итальянских фотографий выскользнула из-под прозрачного пластикового покрова и порхнула на деревянный пол. Подхватив снимок, Энджи начала вставлять его на место, когда заметила на обороте крошечную надпись маминой рукой.
«Рим. Январь 1984».
Энджи нахмурилась. Оттянув пластиковую обложку, прикрывавшую рождественскую фотографию, сделанную в достопамятном декабре, она вытащила снимок и перевернула обратной стороной.
«Рождество 1987 г., Виктория».
Но здесь какая-то ошибка – ей много раз говорили, что в восемьдесят шестом они всей семьей были в Италии. В восемьдесят шестом отцу, профессору университета, дали академический отпуск, а в марте произошла авария, в результате которой Энджи осталась с рассеченной губой. В восемьдесят шестом ей шел пятый год. Насколько ей помнилось, в Канаду они вернулись до Рождества. На снимке должно стоять «Рождество, 1986 г.». Энджи вынула еще один из итальянских снимков, перевернула и прочла: «Неаполь, февраль 1984 г.».
Так, нужно поспать, а то ерунда какая-то получается. Оставив альбом и снимки на кофейном столике, Энджи допила водку и пошла выключать свет. Но, потянувшись за своим «смит-вессоном», чтобы убрать пистолет в сейф, она заметила, что «одноразовый» телефон мигает. Нахмурившись, Энджи включила прослушивание сообщения.
– Энджи, – сказал мужской голос, низкий и звучный. Бархат на гравии.
Мэддокс.
– Насчет нашего незаконченного дела… Я бы хотел его завершить. – Пауза. – Все время думаю о тебе. Позвони мне. – И он продиктовал номер.
Во рту у Энджи сразу пересохло. Она прижала руку ко лбу, затем проверила время сообщения. Мэддокс надиктовал его в восемь тридцать пять утра – спустя всего несколько часов после того, как она оставила его в номере мотеля «Лис». Он хотел снова видеть ее, быть с ней… триумфально завершить роскошный секс…
Пока они не встретились в морге.
╬Глава 20
Понедельник, 11 декабря
В кабинет, где оборудовали оперативный штаб расследования, Энджи вошла в насквозь промокшей куртке, нагруженная папками: она опоздала, простояв в пробке. Голова гудела от выпитой ночью водки и недосыпа.
– Спасибо, что присоединилась к нам, Паллорино, – громко сказал Базьяк, когда она ногой закрыла за собой дверь. Он стоял перед длинной белой доской, похожий на маленького Аль Пачино. Рядом с ним Мэддокс казался еще выше своих шести футов четырех дюймов.
Больше десятка детективов, сидевшие лицом к Базьяку и Мэддоксу, в образовавшейся паузе обернулись поглядеть на Энджи. Сплошь мужчины, отметила она, все немолодые, некоторые с брюшком, в старых рубашках, со значками, висящими на шее на шнурке. Единственной женщиной в кабинете, не считая Энджи, была Беттина, координатор системы «Виклас»: в ее обязанности входило прогонять поступающую информацию через аналитическую систему связей между зарегистрированными насильственными преступлениями, чтобы, если повезет, выявить общие черты у изнасилований и убийств в разных частях страны. Беттине было под шестьдесят. Еще на брифинге присутствовал помощник Базьяка и молодой психоаналитик.
Энджи коротко кивнула Хольгерсену, подпиравшему колонну у двери рядом с детективом Лео. Беловолосый коп поглядел на
