– Ты офицер и военный эксперт. Я бы сказал, что для оценки возможной угрозы со стороны «Роршаха» это достаточная квалификация.
– Я – грубая сила. Разве Юкку или Исаака не надо упрощать?
– Именно этим я и занимаюсь.
Она обернулась.
– Вы взаимодействуете, – пояснил я. – Все компоненты системы влияют друг на друга. Обрабатывать Сарасти, не учитывая тебя, – значит рассчитывать ускорение, забыв о массе.
Бейтс опять вернулась к своему выводку. Еще один робот прошел осмотр.
Она ненавидела не меня, а то, что подразумевалось под моим присутствием.
«Они не доверяют нам и не дают говорить за себя, – молчала она. – Как бы мы не были ловки, как бы далеко не обогнали остальную стаю. Может, именно поэтому. Мы для них как зараженные. Мы субъективны. Поэтому с нами послали Сири Китона, который перескажет, что мы имели в виду на самом деле».
– Понимаю, – сказал я через минуту.
– Да ну?
– Это вопрос не доверия, майор, а местоположения. Нельзя рассмотреть систему изнутри, кем бы ты ни был. Пропорции искажаются.
– А для тебя – нет?
– Я вне системы.
– Сейчас ты общаешься со мной.
– Только как наблюдатель. Совершенство недостижимо, но досягаемо, понимаешь? Я не участвую в исследованиях и не принимаю решений; не вмешиваюсь в те аспекты миссии, которые призван изучать. Но, естественно, я задаю вопросы. И чем больше информации в моем распоряжении, тем точнее анализ.
– Я думала, тебе и спрашивать не надо. Считала, ты по губам читаешь или вроде того.
– Важна каждая мелочь, все идет в котел.
– И ты этим занимаешься прямо сейчас? Синтезируешь?
Я кивнул.
– Без всякого специального образования?
– Я такой же специалист, как и ты. Специалист по обработке информационных графов.
– Но ты ни черта не смыслишь в их содержании.
– Достаточно понимать форму.
Бейтс, кажется, нашла мелкий изъян в боевом роботе, которого разглядывала, и поскребла броню ногтем.
– А софт без твоей помощи не справился бы?
– Софт многое может, но кое-что мы предпочитаем делать сами, – я мотнул головой в направлении солдатика. – Визуальный осмотр, например.
Она усмехнулась, признав поражение.
– Так что, прошу, говори свободно. Я обязан обеспечивать конфиденциальность, ты же знаешь.
– Спасибо, – произнесла она, имея в виду: «На борту корабля такой штуки просто не существует».
«Тезей» зазвенел. Вдогонку раздался голос Сарасти:
– Выход на орбиту через пятнадцать минут. Через пять всем собраться в вертушке.
– Ну, вот, – пробормотала Бейтс, отправляя в путь последнего солдатика, – поехали.
Она оттолкнулась и поплыла вверх по хребту. Новорожденные машины-убийцы угрожающе пощелкивали в мою сторону. От них пахло новыми автомобилями.
– Кстати, – бросила Бейтс через плечо, – ты пропустил самое очевидное.
– Что-что?
В конце прохода она развернулась вверх ногами и как гимнастка приземлилась рядом с люком вертушки.
– Причину. Зачем кому-то нападать, если от нас им ничего не нужно.
– Если они на самом деле не нападают, – прочел я на ее лице. – Если они защищаются.
– Ты спрашивал насчет Сарасти. Крепкий парень, волевой лидер. Мог бы больше времени проводить с рядовым составом.
Вампир не уважает подчиненных. Не прислушивается к советам. Постоянно прячется. Я вспомнил косаток-мигрантов.
– Может, он щадит наши чувства?
Он знает, что заставляет нас нервничать…
– Разумеется, – отозвалась Бейтс.
Вампир даже себе не доверяет.
* * *И это касалось не только Сарасти. Они все скрывались от людей, даже когда сила была на их стороне. Всегда жили на грани легенды.
Началось все как обычно: вампиры далеко не первые обнаружили преимущества сохранения энергии. Землеройки и колибри, обремененные крошечными тельцами и форсированным метаболизмом, за ночь умирали бы от голода, если бы не впадали в оцепенение на закате. Коматозные морские слоны, бездыханные, таились на дне морском, поднимаясь только в погоне за добычей или когда содержание лактата достигало критического уровня. Медведи и бурундуки снижали энергетические расходы, отсыпаясь голодными зимними месяцами, а двоякодышащие рыбы – существа родом из Девона, владеющие настоящим «черным поясом» по искусству спячки – могли лечь и сдохнуть на долгие годы, ожидая дождей.
С вампирами было немного иначе. Им мешал не метаболический разгон, недостаток кислорода или накрывающий кладовку снежный полог. Для них проблема заключалась не в малом количестве добычи, а в том, что они сами не слишком от нее отличались, так как совсем недавно отошли от базовой линии гоминидов. Наши темпы размножения совпадали. Обычная динамика типа «волк – заяц», когда на одного хищника приходится сотня жертв, здесь не подходила. Вампиры питались добычей, которая размножалась немногим быстрее их, и выжрали бы собственную кормовую базу в мгновение ока, если бы не научились давать по тормозам.
Эволюция вынесла им смертный приговор, когда они уже могли отключаться на десятки лет. В этом был двойной смысл. Анабиоз не только срезал их метаболические потребности, пока корм размножался до уровня потребления. Он давал на время забыть, что мы – их добыча. К плейстоцену люди сильно поумнели, даже могли позволить себе легкий скептицизм; если за годы жизни в саванне ты не сталкивался с ночными демонами, с чего тебе верить болтовне дряхлой бабки за трапезой у костра?
Сон вампиров был смертью для наших предков, пускай даже именно эти вражеские гены – ныне присвоенные людьми – спустя полмиллиона лет хорошо нам послужили, когда мы покинули Солнечную систему. Меня ободряла мысль о том, что Сарасти, скорее всего, сам чувствовал власть инстинктов, врожденное отвращение к собственной видимости, вылепленное поколениями в ходе естественного отбора. Быть может, каждую минуту, проведенную в нашем обществе, он сопротивлялся голосам, требовавшим от него скрыться, спрятаться и позволить добыче успокоиться. Вероятно, он уходил, когда становилось невмочь им сопротивляться. Вдруг мы его нервировали не меньше, чем он нас. Могли же мы на это надеяться, правда?
* * *Наша окончательная траектория в равной мере сочетала элементы осторожности и отваги.
«Роршах» нарезал идеальные круги по экватору Большого Бена, на расстоянии 87 900 км от центра тяжести. Сарасти не желал выпускать объект из поля зрения: не надо быть вампиром, чтобы не доверять ретрансляционным спутникам в радиоактивной пурге из песка и роботов. Очевидной альтернативой стало согласование орбиты.
Спорить о том, всерьез ли «Роршах» грозил нам – и понимал ли, о чем говорит, – уже было явно не к месту. Так или иначе, мы могли столкнуться с защитными мерами, и длительное сближение только увеличивало риск. Поэтому Сарасти пришел к оптимальному компромиссу: умеренно эксцентричная орбита практически касалась объекта в перигее и держала нас на отдалении все остальное время. Траектория получалась длиннее, чем у «Роршаха», и выше – на нисходящей дуге приходилось идти на тяге, чтобы синхронизировать вращение, – но в итоге мы не упускали объект из вида ни на минуту, а на дистанции поражения находились лишь в течение трех часов до и после нижней точки.
Нашей дистанции поражения, естественно. Насколько мы знали, «Роршах» был способен, например, протянуть
