– Ну чего ты, – шепчет Мария. – Давай. Ты же тоже хочешь.
– Уйди, – стонет проводник. – У тебя глаза тут вот на руках, видишь? Видишь глаза? Моргают, ужас, сил моих нет. Ты когда касаешься и водишь там, они перекатываются и видят меня всего, всю кожу мою видят, как книгу, не могу я, это больно.
Мария плачет в подушку; откуда-то у проводника нашлась подушка.
– Я все равно останусь спать тут, – говорит она. – Хоть на подушке посплю. Достало уже, то сумку под голову, то портфель этот поганый.
Мария засыпает вся в слезах, но во сне улыбается.
В шесть утра начали спуск. Горы будто бы стали мягче, приветливее – вероятно, та сторона была более благосклонной к путешественникам/там, куда они направлялись, природа относилась к человеку снисходительней. Иосиф почти не разговаривал с Марией, но резво и с автоматической покорностью подхватил ее сумку, когда она поскользнулась/начала скользить по болотистому прохладному склону. Портфель он так и не выпустил из правой руки, помогая Марии одной левой/оставшейся свободной рукой.
– Ты молодец, – сказал проводник. – Мужик. Я бы так не смог после такого. Я тобой восхищаюсь.
Это было восхищение Марии, поэтому на нее эти слова не произвели никакого впечатления/ее не впечатлил этот сомнительный комплимент, потому что данное чувство принадлежало ей.
Может ли она отплатить проводнику чем-то еще, думает Мария, и ее глаза набухают слезами. Все, что она чувствует после той ночи, целиком и полностью принадлежит лишь ей, поэтому Мария не до конца понимает, зачем она ввязалась в это опасное и, безусловно, замечательное путешествие, подарившее ей столько бессмысленных, неразделенных мгновений страсти и боли.
Ближе к ночи они спустились вниз: с горы уже были видны мельтешащие, переливающиеся обещанием нового дома желтые огоньки Ц. Судя по всему, переход удался: проводник точно знал все тропинки/он великолепно знал путь. Когда дошли до первой высокогорной улочки города, Иосиф отдал кожаный невозможной тяжести портфель проводнику: оказалось, что целью перехода было спасение находившейся внутри портфеля рукописи, а не спасение жизни Марии и Иосифа. Это была большая удача, потому что, если бы целью перехода было спасение жизни, проводник бы их убил/если бы целью перехода было сохранение их жизней, проводнику пришлось бы убить их в конце. Проводник облегченно вздохнул – возможно, ему и самому не очень хотелось убивать/ему часто приходилось убивать в подобных ситуациях, и он был счастлив как-то разнообразить свои рабочие будни.
– Ну что, давайте теперь свои паспорта, – говорит проводник, облегченно улыбаясь. – Нормально все прошли, сейчас только штампы поставлю разрешительные – и в добрый путь, ребята.
Иосиф и Мария протягивают проводнику паспорта, проводник торопливо пролистывает оба и с приятным стальным стрекотом штампует каждый.
Иосифа зовут: [имя] [фамилия]
Марию зовут: [имя] [фамилия]
После этого мне нужно было выбрать, кто я, потому что теперь из проводника мне необходимо было стать Марией или Иосифом. Дело в том, что самой горькой из основных причин перехода (не слишком ли много основных причин, запоздало понимаю я) была самость и суть кого-то из нас: кто-то из нас двоих так решил, а кто-то другой на своих двоих за ним пошел. Но кто из нас я, а кто ты? Видимо, один из нас письмо, а второй из нас человек, и тот из нас, кто человек, все время бережно и испуганно нес того из нас, кто письмо, в этом невозможном кожаном ящике тяжелее жизни, чтобы не забыть себя, чтобы ни в коем случае не забыть себя.
So I took your hand and we entered the town; as you can observe, sometimes you are literally forced to switch the language to salvage your ambiguous self till the very end of text, whichever text you are; at least this is exactly what this letter says, and by the way in my before-the-switch language the letter sounds like least, so I could say at least this is what the least says; and whatever you did for the least of these brothers and sisters of mine, you did for me, you did it all for me.
