– Доброе, Катюш, но есть способ сделать это утро еще лучше.
Он поцеловал ее в шею, стал покрывать поцелуями ее ключицы и грудь, чувствуя, как от его нежных прикосновений твердеют ее соски.
«Грудь-то у Пушкаревой немаленькая, как раз третий размер, – удивленно отметил он машинально, – и как она умудряется это маскировать? Под одежками а-ля Шапокляк еще и не такое спрячешь, но ведь она как-то надевала и вполне миленькое платье в горошек, там-то как она ухитрилась? Может, белье неподходящее?..»
А потом все мысли куда-то выветрились, растворились в ощущениях и эмоциях. Сформулировать все для себя он смог уже только когда принимал душ: «Жданов, а ведь ты уже не просто влюбился-увлекся. Это бы как раз прошло после пары ночей вместе. Тебе с ней не только спокойнее и надежнее, тебе и спать с ней больше нравится, чем с Кирой. Причем, и в смысле «засыпать и просыпаться», и в смысле секса. Ну что за напасть?!»
На работу они все же успели вовремя. Вернее, он успел, а Катя опоздала на пять минут – уговорила его высадить ее за пару кварталов, поэтому и пришла чуть позже. Впрочем, Виктория явилась только через полчаса, и к ее приходу они оба уже вовсю работали над планом показа, присланным Юлианой.
*
Дни без Киры показались Андрею «отпуском без отрыва от работы». Она не звонила каждые пару часов, не наведывалась в его кабинет, не рассуждала о поисках квартиры и выборе ресторана для свадьбы. Все это его прежде злило, но он только сейчас почувствовал, насколько приятнее жить без всех этих раздражителей. А ведь когда-то все с Воропаевой было иначе. Желание контролировать каждый его шаг было у нее всегда, но масштабы контроля увеличились именно после того, как он сделал ей официальное предложение. Увеличивались они по нарастающей, и поэтому он даже не сразу понял, что происходит.
«Говорят, так ведет себя лягушка в кастрюле с водой, – мысленно хмыкнул Андрей. – Если воду нагревать постепенно и медленно, то лягушка не почувствует изменений и может медленно свариться заживо. Интересно, а сейчас уже поздно «выпрыгнуть»? Какая сейчас температура воды в моей кастрюле? И если выпрыгнуть, то что будет «за бортом»? Тоже кипяток? Или жидкий азот? Расстаться с Кирой – гарантированно потерять место президента компании, потому что на ближайшем же Совете Директоров она будет голосовать за СашЕньку. А как только он станет президентом, всем станет ясно, что компания в долгах и заложена НикаМоде. Кошмар. Но… А вдруг он и так уже все знает из «Вестника»? С него станется этот журнал прочитать и ничего не говорить до Совета, чтобы устроить спектакль при всех. Что же делать, Жданов, что же делать?..»
Никакого решения в голову не приходило. Было страшно решиться открыть все карты и сознаться на Совете о реальном положении дел в компании – ведь тогда у него не только отнимут место президента, но и отец окончательно разочаруется в нем. Думать об этом было неприятно, поэтому Андрей старался на эту тему и не думать. Тем более, на работе было чем занять голову – подготовка к показу шла полным ходом, к тому же появился шанс наладить контакт с одной японской компанией, и он старался этот шанс не упустить. Если повезет, будет у Зималетто контракт с японцами, а это же прорыв на азиатский рынок!
За несколько дней он неожиданно привык ехать домой вместе с Катей, ужинать с нею, а потом перебираться на диван, поближе к камину. Теперь казалось странным, что он раньше думал, будто она ничем не интересуется, кроме экономики. И как он вообще мог ничего о ней не понять во время их «свиданий»? О чем они вообще тогда говорили? Но ведь говорили же о чем-то. Оказалось, что им даже театр один и тот же нравится – «Мастерская Петра Фоменко». Только он туда ходил с родителями – Кира любила лишь балет, Ромка предпочитал зрелищные мюзиклы. А Катя – одна. Они всегда брали билеты в первые ряды, а она дежурила за студенческими бесплатными билетами, а потом ходила на задние ряды. Ее родители театр не любили, считали пустой тратой денег, которых и так не хватало, Зорькин же любил только кино.
– И вот что удивительно, – рассуждала раскрасневшаяся от эмоций Катя, – они ставят такие акценты, вытаскивают такие детали спектаклей, которые я прежде, в других постановках или при чтении, не замечала совсем. И вот так смотришь, удивляешься, а потом сверяешься с текстом – да, слово в слово сыграли. Только сыграли так, что ахаешь: «Ну как же я раньше-то этого не поняла и не увидела?!» И еще раз задумываешься, что все увиденное – очень созвучно и теперешней жизни, о чем бы они не играли – о начале прошлого века или о шестом веке до Рождества Христова.
– Забавно, я думал это только я один такой зануда, что с текстом после спектакля сверялся, – рассмеялся в ответ Андрей. – Слушать Катины рассуждения было приятно, но оставался странный осадок – пригласить ее сходить вместе в любимый театр он решиться не мог, и от этого чувствовал себя предателем.
– Андрюша, ты просто в метро из театра не возвращался, – покачала Катя головой и тоже улыбнулась. – Там то и дело видишь попутчиков, которые листают книги, по которым только что посмотрели спектакль. Знаешь, это так здорово, сесть в вагон, открыть книжку и увидеть, что сидящий напротив человек тоже «проверяет» что-то свое.
Он соглашался, обсуждал особенно понравившиеся моменты, а после одного такого обсуждения потом долго не мог уснуть ночью – вспоминался спектакль «Три сестры», как он его смотрел первый раз, так и не удосужившись прочитать пьесу до спектакля. Переживал за своего тезку и его сестер, думал, что Наташа со временем поймет, во всех смыслах разницу между «зеленым» и «матовым», будет тянуться наверх, и в этом и будет смысл – в росте, в развитии. Не подумал тогда, что она может оказаться бездушной и неспособной расти. В начале второго действия Наташу ему было именно жалко – Прозоров же ее явно не любит, она ему скучна и уже почти безразлична, он уже не раз пожалел, что женился на ней. Сестры ее избегают, да и на уме у Наташи только лишь ребенок. Ее измена с Протопоповым Андрея покоробила, но он сначала попытался ее оправдать: Наташе плохо, она чувствует нелюбовь мужа и его сожаления о женитьбе, возможно, сама начинает жалеть о женитьбе, а потом
