Парней как ветром сдуло. Я подождал немного, потом вызвал Ангелину. Когда она возникла на пороге, я молча с минуту разглядывал ее. К концу сорок седьмой секунды ее нервы не выдержали, она фыркнула и развернулась.
– Стоять! – не так, как придурку, но командно сказал я. – Видите ли, Ангелина, наша работа, возможно, вам кажется ерундой, но именно мы творим завтрашний день, а значит, историю. Если вам не хочется быть сопричастной этому процессу, ради бога! Но, право, не подобает девушке из приличной семьи… (тут она поникла), как бы это поделикатней сказать… Впрочем, вы меня поняли.
Разумеется, она поняла, но попыталась прикинуться дурочкой: «Он сам пришел». Вот и подставилась! Я сразу ввернул классику: «Не виноватая я, он сам пришел!» И продолжил: «Милая моя, я же не говорю, что вы… э-э-э… Но, согласитесь, что… э-э-э… Впрочем, я все сказал. Выбор за вами». Я уткнулся в монитор. Ей не оставалось иного, как выйти. Молча. Молодец, хоть не растеклась и не несла чушь. Я еще минут пятнадцать посидел бесцельно, потом позвонил Элис и предложил встретиться. Она согласилась, но попозже. Было и так поздно, я не знал, где убить час, и остался в офисе. Через полчаса позвонил Дед и велел срочно приезжать. Я заканючил, но он пресек: «Вадюша… умер. Наши все здесь». Не знаю, сколько я просидел, тупо пялясь в монитор, потом встал и вышел из кабинета.
Следующие три дня прошли как в тумане. Это была первая смерть близкого мне человека, я не мог отнестись к ней формально. К тому же тело Вадика надо было привезти из Швейцарии. Будь она проклята! Мы так верили в нее, что даже не беспокоились за Вадика. Ну, я уж точно. Надо было переделать кучу каких-то организационных дел. Нет, конечно, Контора все хотела сделать сама, но Клуб воспрепятствовал. Ашотик заявил, что если у человека есть шрджапат, то негоже прощаться с другом за казенный счет, потому что у него нет семьи. Я был горд, они ведь почти обнулились, скинувшись на лечение Вадика, но все равно считали, что доведут дело до конца.
На поминки я позвал своих парней. То есть не на настоящие, а к нам, где собрался Клуб. Пусть послушают реальных мужиков. Гоша плакал. Сидел, слушал и плакал. Всю жизнь он был с дядей на ножах и тут вдруг понял, что это было едва ли не единственным настоящим и стоящим в его жизни. Где-то под утро Игореша сказал:
– Вадик был настоящий мужик… несгибаемый. Офицер, как в советских фильмах. Он мог многое, кроме одного – он никогда не смог бы предать.
– Парни, – задумчиво сказал Ашотик, когда выпили за помин души Вадика, – то, что он разрешил нам скинуться… это же было против его… гордости… он был слишком гордый… и то, что он нам разрешил… это ведь не для себя он сделал, а для нас… последний благородный поступок. Он хотел показать, что мы…
– Настоящие! – кивнул я. Ашотик кивнул в ответ и продолжил:
– Он все делал по-своему, не так, как все, а мы… разве мы всегда его понимали – полковник проклятой конторы?! – Губы Ашотика задергались, он вытащил очередной безукоризненный платок и почему-то протер лоб. Харитоша шмыгнул носом и запел. Мы выпили, и я спросил:
– Ашотик, а это плохо – быть как все?
– Что ты несешь? – нахмурился он. – Все хотят быть не как все. Как все – это серая масса. Лузеры, как вы сейчас говорите. Что ты опять завелся?
– Не заводись, Ашот, – вздохнул Стас, – парня что-то муторит, вот он и пристает. «Как все» тоже по-разному бывает. Мика прав. Надо просто правильное содержание найти. И десять заповедей, и любой свод законов – это ведь и есть призыв быть как все. Хотя бы на этом уровне.
– Типа, «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан»? То есть будь гражданином – это приоритетно, а если можешь, то сверх того и поэтом? – спросил я.
– Типа того, – согласился он и предложил: – давайте по последней, и разбредемся.
Так и сделали. Мы с Дедом убрали посуду и отправились спать.
* * *Три следующих дня прошли в рабочей суете, надо было к чему-то приходить, что-то завершать, куда-то двигаться. Мы состряпали медиаплан и работали с АнАнаном над его имиджем. Сочиняли фразы, продумывали, какие могут быть каверзные вопросы, как на них отвечать, и так далее и тому подобное. Гоша появился только на четвертый день. Дал мне конверт, попросив прочесть письмо, точнее, ту часть, которую он пометил. Сел в углу и уставился в пол. Не буду цитировать по писаному, суть сводилась к предложению. Как я понял, это было что-то вроде последнего письма Вадика непутевому племяннику. Что было в той части, которую Гоша аккуратно замаскировал, не знаю, но в той, что я прочитал, Вадюша рассказал, как шрджапат скинулся на его лечение. Потом он присовокупил, что свою квартиру в центре города он завещает Гоше. Гоша может спокойно там жить, и никто претензий иметь не будет. А может продать ее, вернуть парням деньги, а на оставшуюся сумму купить что-нибудь скромное на окраине. Должно хватить. Не хватит, может и «Волгу» продать, которую он тоже завещает Гоше. Тем более что Гоша вряд ли станет ездить на такой машине. А ниже прилагался список – тот самый, где была расписана пулька и суммы, которые каждый из нас вносил (И как только Вадюша умудрился слямзить тот лист, да так, что никто и не заметил?!). Я дочитал, вложил лист обратно в конверт и спросил у Гоши, зачем он мне это показал.
– Помоги продать квартиру, – сказал он, – а то ведь меня кинут как лоха.
– Придурок! – бросил я. – Ты что, всерьез думаешь, что они возьмут твои деньги?
– Почему они? – спросил он. – Там и ты есть.
– А в морду не хочешь? Ты тут при чем? Не тебе давали и брать у тебя… Заткнись! – неожиданно прервав себя, заорал я, хотя он и так молчал. Я закурил. Руки у меня дрожали. Не знаю, почему. Почему-то я только сейчас осознал, что Вадика больше нет, а вместо него этот недоумок.
– Значит, вы все благородные, – заорал он в ответ, – даже ты! А я дерьмо собачье?! Так выходит? Ты что, не понимаешь, что он меня перед выбором поставил, он хотел, чтобы я выбрал, кто я— дерьмо собачье или… Он ведь так до конца и думал, что я мудак. Все время хотел из меня человека сделать… по образу и подобию. Своему! И сейчас
