– У нас – портрет Германа Мелвилла, – возразил Клаус. – Писатель величайшего таланта; в своей странной, нередко экспериментальной философской прозе он привлекает наше внимание к тяжелому положению зачастую презираемых людей – бедных моряков или эксплуатируемых подростков. Я горжусь тем, что ношу его портрет. Но на вас портрет Эдгара Геста. Он был поэт ограниченных способностей, писал неуклюжие, скучные стихи на безнадежно-сентиментальные темы. Как вам не стыдно!
– Я и сам не слишком люблю Эдгара Геста, – признался крюкастый. – До того как примкнуть к Графу Олафу, я изучал поэзию с отчимом. Мы читали друг другу стихи в кают-компании «Квиквега». Но теперь слишком поздно. Я не могу вернуться к прошлой жизни.
– Возможно, и нет, – согласился Клаус. – Но вы можете вернуть нас на «Квиквег», чтобы мы спасли Солнышко.
– Пожалуйста, – услышали дети голос Солнышка из глубины шлема. Голос был хриплый, казалось, скоро она совсем не сможет говорить.
Какое-то время в камере, по мере того как одна за другой проходили решающие минуты отпущенного Солнышку часа, слышались лишь ужасающий кашель Солнышка да ворчание крюкастого, который ходил из угла в угол, сплетая и расплетая крюки и решая, как быть. Вайолет с Клаусом следили за его крюками и вспоминали все случаи, когда он угрожал ими Бодлерам. Одно дело полагать, что в людях плохое и хорошее перемешано наподобие ингредиентов в салате, но совсем другое – глядеть на пособника отъявленного негодяя, который столько раз старался причинить им зло, и пытаться выискать в нем хорошее, хотя вспоминаются только причиненные им боль и страдания. Пока крюкастый кружил по комнате, Бодлеры словно копались в салате, состоящем главным образом из ужасных и, возможно, даже ядовитых элементов, и отчаянно пытались отыскать тот единственный благородный кусочек, который мог бы спасти их сестру. В точности как я временами отрываюсь от своих записей, лежащих передо мной на столе, и копаюсь в салате, надеясь, что в моем официанте больше благородства, чем вредности, и мою сестру Кит, возможно, спасет маленький ломтик тоста, пропитанного соусом, если мне удастся найти его в тарелке. Наконец после долгого мычания и хмыканья, что в данном случае означает «после того, как он долго бормотал и откашливался, чтобы оттянуть решение», олафовский приспешник остановился перед детьми, упер крюки в бока и преподнес им поистине хобсоновский выбор:
– Я отведу вас на «Квиквег», если вы возьмете меня с собой.
Глава одиннадцатая
– Так точно! – воскликнула Фиона. – Так точно! Так точно! Так точно! Мы возьмем тебя с собой, Фернальд! Так точно!
Вайолет с Клаусом переглянулись. Они, конечно, были благодарны за то, что крюкастый отпускал их и они могли попытаться спасти Солнышко от медузообразного мицелия, но им невольно захотелось, чтобы Фиона не произносила столько раз «Так точно!». Они опасались, как бы им потом не пришлось пожалеть о принятом решении – пригласить олафовского пособника на «Квиквег», хоть он и давно пропавший брат Фионы.
– Я очень рад, – проговорил крюкастый, одарив Бодлеров улыбкой, которая показалась им непроницаемой, иначе говоря, трудно было понять, приятная она или гадкая. – У меня масса идей насчет того, куда мы направимся, после того как покинем «Кармелиту».
– Что ж, я не прочь их услышать, – отозвалась Фиона. – Так точно.
– Лучше бы обсудить их позже, – запротестовала Вайолет. – Не думаю, что сейчас подходящее время колебаться.
– Так точно! – спохватилась Фиона. – Та, кто колеблется, – пропала!
– Или тот, – напомнил Клаус. – Нам нужно немедленно попасть на «Квиквег».
Крюкастый открыл дверь и выглянул в коридор, кинув взгляд направо и налево.
– Не так это будет просто. – Он поманил к себе детей крюком. – Единственный путь на «Квиквег» проходит через гребной зал, но там полно похищенных нами детей. Эсме забрала у меня тальятеллу гранде и хлещет их, чтобы гребли быстрее.
Старшие Бодлеры не стали напоминать крюкастому, что он угрожал им той же лапшой, когда они работали на Карнавале Калигари вместе с несколькими другими работниками, которые потом присоединились к труппе Олафа.
– А нельзя как-нибудь проскользнуть мимо них? – задала вопрос Вайолет.
– Поглядим, – ответил крюкастый. – Идите за мной.
Он быстро зашагал по пустому коридору, за ним Фиона, а за ней Бодлеры, неся водолазный шлем с кашляющей Солнышком.
Вайолет и Клаус нарочно отстали, чтобы перекинуться словом с микологом.
– Фиона, ты уверена, что хочешь взять его с собой? – пробормотал ей прямо в ухо Клаус. – Он очень опасный и ненадежный.
– Он мой брат, – яростно прошептала в ответ Фиона, – а я ваш капитан. Так точно! Я отвечаю за «Квиквег», значит мне и подбирать команду.
– Мы знаем, знаем, – успокоила Вайолет, – но мы подумали, а вдруг ты передумаешь.
– Ни за что, – твердо ответила Фиона. – Отчим исчез, и теперь Фернальд – мой единственный близкий родственник. Вы что же, хотите, чтобы я отвергла родного брата?
И словно в ответ Солнышко отчаянно закашлялась у себя в шлеме, и старшие Бодлеры поняли, что Фиона права.
– Конечно не хотим, – ответил Клаус.
– Вы, там, прекратите шептаться, – приказал крюкастый, огибая еще один угол. – Мы подходим к гребному залу, нас не должны услышать.
Дети умолкли, но в ту минуту, как сообщник Олафа остановился у дверей гребного зала и приложил крюк к глазу на стене, который открывал дверь, Вайолет и Клаус услышали кое-что и поняли, что причин соблюдать тишину нет. Даже через толстую металлическую дверь проникал громкий пронзительный голос Кармелиты Спатс:
– Во время третьего танца я буду кружиться и кружиться, а вы хлопайте как можно громче. Это будет прославляющий танец в честь балерины-чечеточницы-сказочной принцессы-ветеринара, самой очаровательной в мире!
– Пожалуйста, Кармелита, – раздался детский голос. – Мы гребем уже несколько часов, у нас болят ладони, мы не можем громко хлопать.
Послышался какой-то слабый шлепающий звук, как будто на пол уронили мокрое белье, и старшие Бодлеры поняли, что Эсме ударила детей громадной лапшой.
– Вы будете участвовать в выступлении Кармелиты, – провозгласила злодейская подруга Олафа, – а то испытаете ожог тальятеллой гранде! Ха-ха хойти- тойти!
– Это не похоже на ожог, – осмелился сказать кто-то из детей-гребцов. – Больше похоже на мягкий мокрый шлепок.
– Заткнись, кексолиз! – приказала Кармелита. Бодлеры услышали шорох ее розовой пачки и поняли, что она начала кружиться. – Хлопайте! – пронзительно крикнула она, и вслед за этим Бодлеры услышали звуки, каких им никогда еще не приходилось слышать.
Нет ничего преступного, если у вас ужасный голос и петь вы не умеете. Равно как нет ничего плохого, если у вас ужасная осанка, ужасные племянники или ужасные брюки. Многие благородные и приятные люди обладают тем или иным в избытке, а несколько вполне милых людей обладают и тем, и другим, и третьим. Но если, обладая чем-то ужасным, вы
