– Будь осторожна, – напутствует он, запуская пальчики в складки моей юбки, когда я закрываю его собой.
Бросок не должен быть сложным. Я попадала в мишени и с большего расстояния. Но если этот тупой клинок не оправдает свое предназначение, нам придется несладко.
Я держу нож с умиротворением, будто без него моему телу чего-то не хватало. Копание в земле удовлетворяет, но вот это ощущение настоящее. От сознания этого я вздрагиваю, но думать времени нет. Я быстро прицеливаюсь и проворно бросаю. Нож вонзается в грудь волчицы, и она с визгом падает на землю. Облегченно вздыхая, я поворачиваюсь к Томасу, который смотрит на меня с благоговением нового порядка.
– Погоди-ка тут. Схожу проверю, умерла ли она.
Я осторожно пробираюсь через поле, пока не оказываюсь возле туши волчицы. Она истощена, и это все объясняет. К нападению на людей ее подтолкнул голод. Я протягиваю руку, чтобы вынуть нож, но мешкаю. Я не уверена, мертва ли она.
Не может не быть, поскольку я целила ей точно в сердце, однако что-то в ней теплится. Едва различимый ток жизни гудит в ее теле. Я ощущала его раньше в птицах, в людях – последний шепот жизни, цепляющийся за труп сразу после смерти. Через мгновение он проходит, но этот оказывается сильнее, чем у кого бы то ни было. У меня такое чувство, будто я могу дотянуться до этой жизни и полностью вернуть ее обратно.
– Не надо.
Я удивленно поднимаю глаза на Томаса.
– Что?
Он подходит ко мне, уверенный в том, что наш хищник больше не представляет собой угрозы, однако все еще испуган.
– Не возвращай ее.
– Ты тоже это чувствуешь?
А я-то думала, что одна такая, кто умеет распознавать это ощущение.
Томас кивает.
– Это как узелки, которые хочется развязать и вернуть нить на место.
Я потрясена.
– Ты пробовал?
По выражению его взгляда понятно, что пробовал, но безуспешно.
– Это происходит не всегда. Но иногда, когда животное умирает, после него что-то остается.
Искра Анергии, след жизни, даже в смерти.
– Кто тебя этому научил? Йорен тоже так чувствует?
Томас качает головой.
– Только я. А теперь и ты. Это волшебство.
Оживает воспоминание – серебристая луноперка, переломанная, умирающая. Как я взяла ее в ладони и захотела, чтобы она жила. Как она поправилась, прежде чем кулак отца раздавил ей кости. Мне непонятно. Я смотрю в его открытые глаза – полные невинности, лишенные вопросов – и чуть не задыхаюсь от прилива поднимающейся во мне любви.
– Думаю, ты прав.
Найти другого, такого же, как я, начиная с увлечения целительством и заканчивая вот этим, – в этом есть какое-то странное успокоение. Я больше не ощущаю себя одинокой.
Голос, отчаянно выкрикивающий наши имена, напоминает мне о том, что нас ждет Клара.
– Идем, – говорю я, вытирая ножик о шерсть волчицы. – Надо успеть вернуться домой до того, как твоя мама решит нами пообедать.
Пока мы идем по полю, мне в голову приходит неожиданная мысль.
– Томас, тебе никогда не хотелось отправиться на Запад?
Он качает головой:
– Не, мне и тут хорошо.
Я киваю, сжимаю его ладошку и оглядываюсь в сторону Запада. Глупо мечтать о путешествии в столь опасную неизвестность. Мне никуда не нужно. Все, что нужно, я обрела здесь. И тем не менее, когда с делами покончено, я спешу обратно на луг, где лежит труп волчицы, а над ним уже роятся мухи. Я давно не вскрывала птиц или крыс, и мне необходимо, ну просто очень, узнать, что же это было, познать эту Анергию, такую осязаемую.
На сей раз я пользуюсь ножом, который подарил мне Бронн, и он вспарывает шерсть и кожу без малейших сомнений. Я аккуратно отодвигаю мясо в сторону, обнажая прячущуюся под ним массу органов и испуская очарованный вздох. Масса красивая. Мне хочется запечатлеть ее, сделать карты, как те, отцовские, на которые нанесены острова, выяснить, по каким маршрутам бежит кровь, поддерживая жизнь в теле.
Волчицу гораздо проще исследовать, чем крохотную пичугу, и я копаюсь в ней, определяя, где желудок, где печень и почки, о которых помню по урокам Миллиган. Мне приходится вскрыть грудную клетку, чтобы найти сердце, и я удивлена, как такая крошка может быть задета чем угодно: клинком, потерей, словом. Интересно, мое выглядит таким же цельным или оно там все в шрамах? Я зарываюсь глубже, поскольку никаких следов Анергии, того волшебства, которое я видела прежде, все еще нет. Я знаю, что Томас меня от этого отговаривал, но вкушаю ее, силу. Возможно, мне не стоило хотеть воскресить волчицу, но я хотела. И хочу. И эта жажда знаний зовет меня дальше, пока я разделываю животное на части, кусок за куском, в поисках ответов.
– Марианна?
Я не слышала, как он подошел, и в шоке поворачиваюсь.
Томас смотрит на меня так, как не смотрел никогда прежде. Будто боится. Я вижу эту картину его глазами: кровища, раскиданные внутренности, зажатая в кулаке кость, окровавленные руки.
Мне стыдно.
– Томас, – говорю я, не зная, чем буду заканчивать предложение. – Извини.
Я кладу кость и вытираю пальцы о траву.
– Ты чего делаешь? – спрашивает он, пытаясь заглянуть за меня, когда я встаю и загораживаю собой развороченное тело.
Решая, что лучше не обманывать, я говорю:
– Хотела узнать.
Я делаю шаг к нему, чтобы отвлечь его внимание от того, что когда-то было волчицей.
– По поводу волшебства? – Голос его тих, и он никак не осмеливается посмотреть мне в глаза.
– Да, по поводу волшебства и заодно тела. Чтобы, если что-нибудь когда-нибудь случится с теми, кто мне дорог, я могла их вылечить.
Томас еще некоторое время молчит.
– А меня ты вылечишь? Если я поранюсь.
Ох уж этот мальчишка!
– Ну конечно. Ты первый, кого я вылечу. Потому что я тебя люблю.
Тогда он
