Мне захотелось зацеловать это родное лицо, взъерошить волосы. Похоже, что Юра или догадался или прочитал это в моих глазах. О кофе было забыто. Буран заливался лаем, но вскоре все внешние звуки куда-то ушли и только сливающееся, переплетающееся и спешащее за любимым дыхание заполнило наш рай в шалаше.
Я чувствовала себя песчинкой, подхваченной бурей и поднятой до самых звёзд. Кто сказал, что там бездушное, то есть безвоздушное пространство? Глупость. Это колыбель жизни, окруженная мириадами звёзд, хитро подмигивающих, ободряюще сияющих, ласково смотрящих на своих детей. Протяни ладошку и дотянешься до них или какая-то вдруг вспорхнёт и осторожно опуститься так, чтобы своими лучиками не поранить подставленную руку. Я парила в этом океане первозданности, теряя сознание от захватывающих ощущений и любви, что наполняла собой каждую мою клеточку. В какой-то момент я забыла обо всём: где я, кто я. Я умирала и рождалась заново. Наверное, так зарождается Вселенная, так зарождается жизнь.
Наружу рвались слова, которые я пыталась удержать столько лет. Я боялась, что произнесённые они потеряют свою особенность, станут обыденными, привычными, но губы предательски шептали их, не желая считаться с трезвостью рассудка и страхом быть непонятой. Они запутывались в Юркиных волосах и ресницах, тонули в сладкой глубине его губ и глаз.
— Иринка…
Медленно, словно невесомое пёрышко, кружась и замирая, я опускалась с небес на землю.
Идиотка! Это я о себе любимой! Столько лет тоска, а это именно она, змея подколодная, съедала меня изнутри, хотя как можно тосковать по близости, которой никогда не было. Детские неумелые поцелуи это всё, на что мы тогда отваживались… Годы пустоты, которую мне ничем и никем не удалось заполнить, ни смотря на все старания. Хотя дура-то, конечно дура, а что у меня были варианты? Юрка жил своей жизнью. Хорошо ли, плохо ли, но жил! Я же тратила время на доказывание ему, кого собственно и не волновало происходящее со мной, что я могу без него, могу достичь поставленной мною же планки… Результат, увы, предсказуем. Мои годы ушли безвозвратно, зря не зря, но личной жизни-то никакой… Силы и неиспользованные резервы направлены исключительно на работу, которую, как лекарство от любви, прописала сама себе. Ни к чему хорошему это самолечение не привело. Спасибо, Ваше Величество Случай! Или не случай? Стоп. Ставлю жирную точку и живу с чистого листа!
— Юрка, какие же мы с тобой дураки…
— Согласен, столько времени потеряно даром. Придётся навёрстывать упущенное, — радостно согласился Юра, вновь отправляя в сентиментальное путешествие свои неугомонные руки и губы.
— Нас с тобой, наверняка, уже потеряли, — попыталась вернуться к реальности я.
— Угу.
— Ты тоже стал совёнышем?
— Иринка, — угрожающе произнёс Юрка, — не старайся меня отвлечь. Не получится! Я не выпущу тебя из этого райского уголка, потому что слишком много лет ждал тебя. Считай, что у меня поехала крыша, а похоже, что и на самом деле…
Качели захвативших нас чувств то возносили к облакам, то нежно погружали в цветущие луга… И ничего не существовало вокруг — только мы как единое и неделимое целое. Две половинки одного яблока грехопадения или обретения друг друга после долгого блуждания наощупь в этом холодном мире взвешенной с точностью до грамма любви по расчёту. Все ощущения обострились до боли в сжатых зубах и рвущегося сквозь них крика безумного счастья освобождения от оков одиночества и раскрытия себя настежь для новой жизни, где нет места страху и недоверию.
Когда мы выбрались из рая на свет божий, начинало темнеть. Видок у нас обоих был ещё тот: распухшие губы, ошалевшие глаза и пучки соломы, которые как мы от них не избавлялись, предательски торчали в волосах. Самое странное, что нас никто не хватился до сих пор. На дворе было удивительно тихо, словно все вымерли, даже Бурана не было слышно.
— Мы одни в этом богом забытом уголке, — мечтательно протянул Юрка и притянул к себе, крепко сжимая в объятиях.
Мне даже показалось, что он и на миг боится отпустить меня от себя. Вот только придумывать ничего не надо! — посоветовала я сама себе.
А что? Правда, ведь. Насочиняем себе бог весть что, а потом разочаровываемся, переживаем. Жизнь в прикрасах не нуждается, она и так прекрасна, хотя бы потому, что непредсказуема. Не ждёшь от неё подлянки, ан, вот вам, пожалуйста, получите и распишитесь. Бывает и наоборот, но как-то реже, а может и не реже, но мы этого как-то не замечаем. Природа же предпочитает равновесие: если где-то убыло, значит, где-то и прибыло.
— Слушай, есть хочется, аж до коликов в животе, пошли быстрее. Ох, дорвусь я до угощений Михалыча. Вот только боюсь, что нанесу невосполнимый урон. А ты как? Дотянешь до хозяйской скатерти-самобранки?
— Юрка, не говори о еде, а то я в обморок грохнусь…
— Увы, сударыня, не донесу сегодня. Все соки из меня выжаты, но готов страдать во имя любви… Вернёмся в рай?
— Обязательно, но подкрепившись!
— Тогда прибавим шага!
Взявшись за руки, мы направились к сказочному домику Михалыча.
— Что-то вы припозднились, ребятки! — улыбнулся встречавший нас Михалыч, — Борька с Василисой небось второй сон досматривают после сытного обеда. Ужин-то с собой взяли, чтобы я Бурана не пристёгивал. Василиса собаки опасается, хотя говорит, что не боится. И чего хорохорится! Буран у меня пёс серьёзный и службу знает, а потому не особливо любит, когда ночью по вверенной ему территории шастают. Да, ладно! В печке обед, должен быть ещё тепленьким, а нет, так разогреете, а мы с Бураном на обход — дело есть дело! Я так понял, что вы ещё погостите. С пайкой на ужин решите сами: здесь отужинаете или с собой заберёте, чтобы зря время не терять…
В очередной раз Михалыч удивил меня своей проницательностью. В нем сочеталась мудрость и тактичность, редкая нынче непоколебимость устоев и любовь к людям, да и просто ко всему, что его окружает.
Я вспомнила о нашей домоправительнице, но как-то не ко времени было затевать о ней разговор с Михалычем. Боязно, если честно, лезть в чужую жизнь, когда со своей-то никак не разберусь. Может, Василиса взяла на себя эту задачу?
Аппетит у нас с Юркой был отменный. Хорошо, что вовремя добрались до Михалыча, а то умерли бы от истощения и нашли бы наши два молодых трупа на сеновале в весьма фривольном виде!
— Иринка, хочешь, в баню отправимся? Михалыч её протопил… А потом уже в родные пенаты.
